Так, например, Филип Слейтер (начинавший как психолог и сразу попавший в проект ЦРУ по исследованию ЛСД, что в конечном счете и привело его в объятия контркультуры) попытался набросать портрет «молодежного бунта», отталкиваясь от параметров хорошо известного «старого мира»: «Старая культура, оказываясь перед необходимостью выбора, склонна предпочитать права собственности правам личности, требования научно-технического развития – человеческим потребностям, конкуренцию – сотрудничеству, средства – целям, секретность и скрытность – открытости и откровенности, формальное общение – самовыражению, стремление к цели – удовлетворенности, «эдипову» ревнивую любовь – любви ко многим и т. д. Контркультура склонна предпочитать обратное в каждом из этих случаев» («Поиски одиночества»).
Так, да не так. Сама система прямолинейных оппозиций есть продукт голого рационализма «старой культуры», и о чем тогда говорить? Но дело даже не в этом. Дело в том, что все названные параметры – для обеих систем – лишь лежащие на поверхности следствия гораздо более общих, скрытых от взгляда закономерностей.
Дать внятное объяснение контркультуре никто не смог именно потому, что все, несмотря на подсказки, пытались с помощью одной логики (или статистики, или что у них там еще под руками) анализировать материальные факты и прочие социально-политические, на раз вычисляемые параметры. Нет! Системный кризис достиг такого размаха, потому что сама система была куда больше и шире, чем просто структура общественного устройства. Точка отсчета контркультурного взрыва лежит прежде всего в ментальной, если угодно, иррациональной сфере. И 60-е знаменовали кризис самого, так сказать, алгоритма рационалистической западноевропейской цивилизации.
Что ж, раз рациональный подход не помогает, прикинемся идиотами и попробуем мыслить «аутистически». Рискнем подойти к контркультуре как к образной системе и посмотрим, не выйдет ли из этого эксперимента что толковое. Еще разок бегло просмотрим видеоряд, для надежности врубив какой-нибудь фрагмент саундтрека – и, была не была, приложим к фактуре бахтинскую теорию карнавала. (На самом-то деле совершенно не понятно, почему о сю пору этого никто еще не сделал. «Карнавал» и «хиппи» – практически синонимы. По крайней мере, лет уже этак 25–30 назад из уст наших родителей, не бросавших попыток вразумить нас путем перманентного семейного скандала, вылетал рефрен, словно навечно пририсованный в виде комиксовского баббла: «Сколько будет продолжаться этот карнавал, я тебя спрашиваю?» Oh, mammy, oh, mammy-mammy, blue, oh, mammy, blue…)