На дворе опять были сумерки, но воздух, казалось, стал менее влажным. Я сошел с крыльца, сделал несколько шагов и тотчас услышал приближающийся сзади топот и легкий металлический звук. Я обернулся, но поздно: на меня, ускоряясь, накатывалась белая кавказская овчарка, с открытой пастью, но не лая. Я сделал шаг назад, споткнулся и упал навзничь, выронив пакет. Зубы лязгнули рядом с моим горлом, она нависла надо мной, встав на задние лапы, но дотянуться не могла, потому что была на цепи, а цепь, через кольцо, на протянутой поперек двора струне. Я подтянул к себе пакет (она успела тяпнуть его когтями), отполз и поднялся на ноги.
– Это Малашка, – подъезжая, сказал из окна машины Владик, а Тамара, выскочив из противоположной дверцы, закричала: «Фу, Малашка!» и объяснила:
– Ее в три выпускают.
Пакет был порван, и дубленка задета когтями: три следа, когда я потер это место, почти исчезли, но от четвертого остался заметный шрам. Мы сели в машину, в обыкновенную «Волгу»-пикап, только с двумя антеннами и четырьмя фарами.
Владик довез нас до Палаты мер и весов, взял телефон и уехал. Мы перешли через проспект, и Железняк вошел в подъезд Технологического института. Мы с Кудрявцевым стояли у памятника и молчали. Через минуту Миша вышел и позвал нас. Мы прошли мимо вахтера, поднялись по ступенькам, свернули в коридор направо, потом налево и через большие стеклянные двери вышли во двор. Нам навстречу торопились и нас обгоняли студенты (студентки по большей части), прямо против дверей был садик, в конце двора другой, с памятничком, и я, оказывается, это знал: ступеньки, полутемный коридор, стеклянные двери, садик, студенток и чугунную головку Менделеева. Я уже однажды шел здесь, больше того, меня уже однажды точно так же вели здесь приятели, Женя, Дима и Сережа, вели меня в гости к знаменитой Асе Полонской, распутной Асе Полонской, красавице Асе Полонской, отец которой был профессором этого института и имел здесь квартиру. И сворачивать, правильно, надо было за котельной налево и опять налево и весь двор проходить насквозь и входить в корпус, который глядел окнами на Московский проспект.
«Доцент Вовси» поблескивало на двери на первом этаже, на втором медная дощечка была сорвана, «Профессор Немец» мерцало на третьем, и в эту дверь Железняк позвонил. Нам открыл высокий юноша лет восемнадцати, поздоровался и исчез. Миша повел нас по коридору, зажигая по пути свет, ступая легко и быстро, как хозяин. Мы вошли с ним в последнюю дверь и услышали из соседней комнаты женский голос:
– Миша, ты?
– Я, Броня, – громко сказал Миша и подмигнул нам. – И со мной друзья.
– Такие же дегенераты, как ты и как мой сын, должно быть, – сказала она. – Пусть покажутся.
Мы