Пули, войте и, ветер, вей,
Надоело мотаться по станциям
В бронированной башне своей.
Что мне белое, синее, алое, –
Если ночью в несметных звездах
Пламена полноты небывалыя
Голубеют в спиртовых снегах.
Ни крестом, ни рубахой фланелевой
Вам свободы моей не купить.
Надоело деревни расстреливать
И в упор водокачки громить.
Что ему страны, враждебные большевикам, что ему триколор – знамя Добровольческой армии, надоело воевать, трясясь туда-сюда по железной дороге, остается отдаваться до беспамятства стихии набегов да глядеться до бесконечности в сверкающие снега.
В 1922 году в стихотворении «Современник» (которое привожу частично) он вернулся к себе, тогдашнему, рвавшемуся с деникинцами на Московский Кремль, а до этого навстречу деникинцам, и снова передал ту же атмосферу – братоубийственного кошмара, тоски безумия:
Во вшах, в осколках, в нищете,
С простреленным бедром,
Не со щитом, не на щите,
Я трижды возвращался в дом.
И, трижды бредом лазарет
Пугая, с койки рвался в бой:
– Полжизни за вишневый цвет!
– Полцарства за покой!..
И в гром погромов, в перья, в темь,
В дуэли бронепоездов:
– Полжизни за Московский Кремль!
– Полцарства за Ростов!
И – ничего. И – никому.
Пустыня. Холод. Вьюга. Тьма.
Я знаю, сердца не уйму,
Как с рельс, сойду с ума…
В рассказе 1927 года «Раб», где нарочито перемешаны две разные эвакуации Одессы (Антанты и добровольческая), белый офицер Кутайсов (оцените созвучие Кутайсов – Катаев) писал матери в Орел: «Два месяца наш бронепоезд метался между Жмеринкой и Киевом. Трижды мы пытались прорваться на Бердичев. Дорогая мамочка, если б ты знала, как я устал… Снег засыпает папаху, сапоги худые, и ноги – совершенно деревянные от стужи… Потом сыпной тиф».
Тиф
Тиф косил ряды обеих армий похлеще свинца.
Катаев заболел сыпным тифом в Жмеринке, очищенной от красных, в самом начале 1920 года, еще до начала отступления.
Вероятно, какое-то время перед погрузкой в автомобиль он провел на большом жмеринском вокзале, в эвакопункте.
Про «сыпнотифозную Жмеринку моих военных кошмаров» читаем в «Траве забвенья». Он был без сознания, но, вплетаясь в бред, долетали «военные звуки, каким-то образом дававшие мне понятие о положении в городе, о последних часах его осады и об эвакуации…».
В рассказе 1920 года «Сэр Генри и черт» с подзаголовком «Сыпной тиф» всё – и тяжелая болезнь, заставшая в бронепоезде, и отправка в Одессу в госпиталь – показано выпукло, с тем сочетанием достоверности и галлюцинации, которое так удавалось Катаеву: «Тот изумительный осажденный город, о кабачках и огнях которого я так страстно думал три месяца, мотаясь в стальной башне бронепоезда, был где-то вокруг за стенами совсем близко».
(В