– А Джордано Бруно! – заходил нервно по своему кабинету Сивирен. – 8 лет ученый, сидя в крысиной камере, отстаивал свои учения, что Вселенная бесконечна и в ней множество звезд, на подобие нашего Солнца и в ней множество обитаемых миров!
– Как же обидно за них! —немного сбавив пыл выдохнул профессор, повесив голову с грустью.
– А Циолковский? —вспомнил неуемный ученый, снова вспыхивая, будто костер, в который подлили масло. – Еще в 19 веке Циолковский, гениальнейший ум которого придумал поезда на водной подушке! Он явил миру идею о заселении космического пространства с использованием орбитальных станций, выдвинул идею о создании космического лифта! – громко говорил Сивирен, тыкая указательным пальцем в воздух.
В порыве своего гнева профессор даже не заметил, как за стеклянной перегородкой за ним наблюдали. Какое нелепое и смехотворное впечатление он производил на своих коллег, привыкших видеть говорившего вслух с самим собой начальника. Сдерживая улыбку, они наблюдали за Сивиреным, который расхаживал по своему кабинету, беззвучно для них открывая рот и тыкая пальцем к небу.
– Его освистали и назвали сумасшедшим! —продолжал профессор. – Насколько человек своей алчностью и глупостью отбрасывает свой прогресс назад! А Николай Лобачевский – непризнанный великий ученый, который в 24 года уже был профессором. Вся его жизнь – это насмешки и критика над гениальнейшим создателем «неевклидовой геометрии»! Только спустя 50 лет один из его последователей напишет:
«Николай Иванович, прости нам,
Так устроен уж евклидов мир.
В жизни воздается и кретинам,
После смерти – гениям одним!» – закончил профессор.
Наконец, его взгляд упал на стеклянную перегородку лаборатории и спохватившись, что снова стал объектом насмешек своих подчиненных, с грозным видом завесил жалюзи.
Такими мыслями тешил и успокаивал себя профессор Сивирен, продолжая свою гениальную работу. Казалось, что он шел по дороге один. И как бы он ни старался, научное сообщество его отторгало, как ненужный, вышедший из строя элемент, и поливало грязью.
Но возможно, в этом была вина самого Сивирена; он пугал и шокировал общество вместо того, чтобы следовать правилам и нормам. Но для Сивирена наука олицетворяла свободу, и он не приемлил никаких законов и рамок. Ученый искренне полагал, что, открывая новые горизонты, человек обязан сломать старые границы. И кто знал, что будут значить новые открытия в сравнении со старыми.
На кафедре перед студентами он перестал появляться. Его поблагодарили за услуги, а на его место был принят другой лектор. Аспирантов к нему больше не назначали. Все остальные сотрудники