– Хвала тебе и слава! Вот уж молодец, так молодец! Эх, кабы матери твоей еще пятерых таких народить, чтоб не был ты единственным на свете! Пой, голосистый ты наш, пой, – и дай бог тебе век жить всласть!
Так с тысячи мест восклицали наши господа старейшины, тряся головой и со смаком рыгаясь, – а у кого и слюни текли изо рта.
Частенько, при веселом расположении духа, и поп начинал показывать свои певческие качества и либо соревновался с Вирапом – орал во весь голос, – либо затягивал «Мироносицы-жены…», тем самым заставляя пирующих отставлять или задерживать в руке чашу, – но пел он таким прокопченным, надтреснутым, крикливым, прокисшим голосом, что у людей головы с плеч срывались.
А старейшины тоже не зевали – что на ум придет, все выкладывали, – горланили, орали так, что пение бедного сазандара всем этим хором вовсе бывало для него изгажено.
Но этого мало. Тут еще и наш медоустый староста раскрывал свою беззубую пасть. Так что было! – стены дрожали, кошки мяукали, куры во дворе, заслышав хозяйский голос, становились в ряд, клохтали и кудахтали. Теленок, бык, лошадь, вся скотина – готовы были от радости с привязи сорваться.
Осел орет, буйвол ревет, коза блеет, корова мычит, теленок кричит, кто шипит, кто пыхтит, кто жужжит, кто взвизгивает, – об остальном не говорю, стыдно. Скотина с ячменя да соломы, известное дело, всякое допустит.
Словом, что тебе, читатель, надоедать? – такого барабанного боя, такой музыки и во дворце у шаха не услышишь! Но пускай их, – зеленей себе, лоза, на здоровье!
Вся эта артиллерия, – так сказать, пальба орудийная, – ни на кого не действовала. Многим как будто даже нравилось.
Но час на час не похож, – была беда с рассыльным, теперь с попом. Этот последний, среди всего происходящего, только было взял чашу, благословил и поднес к губам, намереваясь осушить, как вдруг осел с другой стороны так тарарахнул, что у бедного попа последний рассудок из головы вылетел.
Он весь растерялся, половина вина не в то горло попала, половина по бороде разлилась, и поп, желая удержать чашу, чтоб она не разбилась, так двинул невзначай левой рукой – да ослепнет глаз сатаны! – что крепко саданул старосту по голове, у того папаха отскочила да в огонь, сбила с шашлыком вертел, а из десяти зубов Старостиных один с места сорвался да в животе и спрятался. Будь другое время, знаю я, как бы он по волосику выщипал попу бороденку и в рот бы ему запихал, – но в этот час можно было и камень у него на темени крошить, он все равно бы не пикнул.
– Здорово, однако, ты стараешься. Ну, да ничего, на то масленица, – в голове не прояснится! Будь здоров! Эй, малый, наливай! Затяни-ка хорошенько, Вирап-джан! Давайте пить, веселиться! Кто знает, что с нами завтра будет? Батюшка ты наш дорогой, – завались твоя могила! – бороду бы я твою чалую съел, сердце бы насытил! Ешь, пей, веселись! – так говорил староста