– А какие же газеты читает мухтар40, чтобы получать правдивые известия о положении дел?
– Только «Танин», официальную газету, орган правительства, – отвечал Чауш. – Что же касается правды, то ведь мы живем во время такой сокрушительной мировой войны, что правда сейчас повсюду стала запрещенным оружием.
Не зная уже, как себе помочь, каймакам стал попросту поносить Иттихат, – это-де власть за кулисами власти. Вероятно, это даже было сказано от чистого сердца.
Назарет Чауш перепугался:
– Это большие люди, а большие люди желают только добра.
Каймакам понял, что попал впросак, и пришел в ярость:
– А Энвер-паша? Что ты думаешь об Энвере, мухтар?
– Энвер-паша – величайший полководец нашего времени. Да только что я в этом смыслю, эфенди?
Но каймакам не унимался и чуть ли не слезно упрашивал Чауша:
– Будь откровенен со мною, мухтар! Знаешь ли ты, что русские наступают?
– Что вы такое говорите, эфенди? Я этому не верю. Газеты об этом не пишут.
– А я вот тебе говорю. Будь откровенней со мною, мухтар. Разве это не было бы выходом…
В отчаянии Назарет прервал его:
– Я должен тебя предостеречь, эфенди! Такая высокопоставленная особа, как ты… Бога ради, не говори больше ничего. Это было бы государственной изменой. Но не бойся! Я – могила.
Но там, где тонкое коварство бессильно, на смену ему приходит грубая сила.
Разумеется, в Зейтуне и его безлюдных окрестностях имелись «элементы». Чем дольше тянулась война, тем их становилось больше. Из марашских казарм удирали не одни армяне, но и сами мусульмане. Как поговаривали в казармах, ущелистая вершина Ала Каджи служила надежным убежищем для дезертиров всех мастей. К этим дезертирам присоединилось несколько лихих молодцов, с десяток охотников помародерствовать, которые либо в чем-то проштрафились, либо сочли для себя городской воздух вредным. Время от времени члены этого темного сообщества появлялись ночью в глухих закоулках города – запастись едой или повидаться с родными. Не считая двух-трех краж, по местным нравам безобидных, они никому не делали зла и даже старались не давать повода для недовольства.
Но однажды в горах был кем-то избит погонщик ослов, турок, причем вовсе не было доказано, что повинны в этом дезертиры. Кое-кто из неверных даже утверждал, будто этот стервец за бакшиш от правительства сам себя так старательно разукрасил. Но шутки в сторону, парень и впрямь лежал, изрядно покалеченный, в уличной канаве. И стало быть, желанный повод был налицо. Мюдиры и нижестоящие чины ходили с непроницаемым видом, заптии теперь патрулировали по двое, и Назарет Чауш на этот раз получил не приглашение от каймакама, а повестку с вызовом.
Каймакам пожаловался, что происки революционеров принимают угрожающие размеры. Его начальники, особенно мутесариф Мараша, требуют решительных