– Да зачем мне на третью? Мне на пятую, к симферопольскому.
Бляха знал, что он делает. В носильно-тележечном ремесле он разбирался тонко.
Главное – выждать момент, когда поезд вот-вот уходит. Тогда клиент последние штаны с себя снимет. А так, за тридцать копеек – пускай дураки работают.
Бляха курил и слушал, как лязгнули малиновым звоном буферные сцепки вагонов. У симферопольского, на пятом пути.
– Господи, – сказал человек.
Бляха, тот не сказал ничего, он еще не докурил папиросу.
– Ну, – сказал наконец бляха, – ставь свои чемоданы.
Пассажир сложился скобой, так, что выперли на спине под плащом верблюжьи горбы лопаток. Чемоданы грохнули о телегу, и бляха полегонечку тронул.
Поезд уже дрожал.
– Пошибче бы, – нервничал пассажир и брякал в брюках монетами.
– Доставим. – Бляха остановил телегу. – За поклажку не беспокойтесь, – сказал он, неторопливо закуривая. – В целости будет поклажка. Извиняюсь, какой вагон?
Поезда приходят, поезда уходят, а вокзал остается на месте.
И с вокзалом – бляхи.
Они стояли рядком, руки положив на тележки, и беседовали о Тунгусском метеорите.
Бляха № 15 тоже беседовал помаленьку, а когда разговор стихал, разглаживал в широком кармане морщинистый трудовой рубль.
Про чемоданы он уже и помнить не помнил, про их хозяина тоже: мало ли на земле чемоданов, и у каждого есть хозяин.
А на ближних путях к вокзалу уже ворочался «Симферопольский № 2».
Бывает и на бляху проруха – метеорит ему надоел, и пока в расписании дырка, он отправился в тележечный цех забивать козла.
И как раз когда второй симферопольский мягко пристал к платформе, у бляхи на «пусто – пусто» выпало два пролета. Сожрал костяной козел потом добытый рубль. Сожрал и не подавился.
Бляха плюнул со злости в стенку, но не попал.
Когда он выкатил на платформу, эхо боя за пассажиров уже затихло. Гроздьями с бляшьих тележек свисали сумки и чемоданы. Бляха тырк туда, тырк сюда, но поздно – бляхи своего не уступят. Это тебе не Тунгусский метеорит.
Он угрюмо посмотрел на 12-го, как тот прет свой небоскреб по перрону. Да в руках еще по три чемодана, да на горбе мешок с абрикосами.
И вдруг вдали на платформе, где и вагоны попроще: не пассажирские, а прицепной товарняк, – и народу: одни вокзальные собачонки, – замаячила пятерка ладони. И тянулась эта ласточка, эта птичка не к кому-нибудь, а к бляхе, к нему.
– Вот кто мне ответит за «пусто-пусто», – сказал он, взметая пыль, и покатил туда.
Ласточка еще трепетала, когда он одолел перрон. Лихо притормозив ногой, бляха сразу же схватился за чемоданы, пока клиент не раздумал. Пристроил их на тележке плотненько, чтобы не растрясти на трещинах и ухабах перрона, погладил черную кожу, и – руку словно бы обожгло. Рука почувствовала что-то очень знакомое – впадинку ли, пупырышек, рубчик на чемоданном боку.
Лоб его насупился, вспоминая. Глаза задумчиво сползли с чемоданов, перебежками