Лих стиснул зубы. Сжал тяжелые кулаки. Поднялся на крыльцо, рванул дверь.
В светлых сенях – на веранде, по-новомодному, – порядок. Здесь не бесчинствовали.
Он ввалился в горницу. Из вечернего сумрака на Лиха уставились две испуганные мордашки с косичками и два белых лица, обрамленных кружевными косынками. Обе сестрицы, мать и бабка Люта молча сидели у пустого стола.
Лих разжал кулаки, расцепил закаменевшие челюсти.
– Что тут у вас?
Из-под стола вылез мохнатый клубок, процокал когтями по половицам. Неуверенно шевельнул хвостом, ткнулся носом в колени – и уплелся обратно под стол.
– Что тут? – повторил Лих севшим голосом, сдерживаясь, чтобы не грохнуть по столу кулаком. Не разнести бы в щепы добрую вещь. – Кто безобразничал?
Семейство молчало. На полу зачесался Ясный, застучал лапой.
Лих зажег масляную лампу – цветного стекла, с завитушками, из самой столицы – и в ее желтом свете вгляделся в лица матери и сестрам. Зареванные, опухшие. Одна бабка Люта не зареванная, а злая.
– Кто приходил? – придушенно вымолвил Лих. На таких-то, зареванных, и не рявкнешь как следует.
– Огневичи, из Малых Смешан, – вполголоса ответила бабка. Странно было слышать от Лютой тихие слова; вообще-то бабка она громогласная.
– Сколько? – Лих уселся на лавку, сложил руки на столе, чтоб были под приглядом. Неладно будет, если взбесятся и натворят бед в доме.
– Толпа, – шмыгнула носом сестрица Румяна, но младшая Карина поправила:
– Четверо.
– И самого меньшого взяли, дубье об них обломать, – добавила бабка. – И сестер привели, хори поганые! – Голос Лютой окреп, ему возвращалась прежняя сила. – Но девки в цветник не пошли, с дороги визжали, б… – Бабка прикусила язык, глянув на внучек.
Румяна приободрилась и зачастила:
– Вот и нагрянули всей толпой. Будем, мол, власть князя укреплять. Через нового владыку, да. Старых, то есть, топтать и отменивать…
– Отменять, – поправила младшая.
– И ну отменять в наших цветах! Рвали, топтали, швыряли. Ясенек, бедный, лаял – надрывался… его пинали! – По круглым щекам Румяны скатились слезинки.
– Два раза пнули. Самый старший и младший, – уточнила Карина.
– Помолчи, умная! – вмешалась мать. – Обе языки придержите!
Она повернулась к сыну, но вдруг отчего-то смутилась, спрятала руки на колени, под вышитый фартук. Лих успел заметить, что руки исцарапаны, на костяшках – ссадины. Неужто мать дралась с дурными мальчишками?!
– А