Тетя Зина начала с намеком шаркать у него под ногами шваброй, и он спохватился. Я тоже спохватился – свет на корешках из розового стал красным.
– А нельзя посидеть в читальном зале? – спросил он.
– Сегодня уже не выйдет. Тетя Зина очень сердится, если я задерживаюсь. Тогда и ей приходится задерживаться, а у нее внуки.
– Завтра? – задумчиво спросил он. – Я могу разве что с утра…
– Мы открываемся в десять.
– Да, но мне на работу… Вы не могли бы… в порядке одолжения… на полчасика раньше…
Значит, тренировку придется сократить.
Тетя Зина у нас подобно капитану – покидает корабль последней. Иначе я бы все время психовал: закрыл ли окно? выключил ли свет? повернул ли ключ в замке?
Две сросшиеся акации отбрасывали совокупную длинную тень. За углом звенел трамвай. Кто-то в кронах старательно выводил «буутыылку… буутылкуу!».
– Ну ладно, – сказал он, – до завтра.
Он уже повернулся со своим портфельчиком, когда я окликнул его:
– Постойте! Кто это так кричит? Сова?
– Что вы! – удивился он. – Это горлица. Кольчатая горлица.
И вдруг шепотом добавил:
– Вы знаете, мне кажется, что я сумасшедший!
Я ошеломленно застыл, но он уже повернулся и, смешно подпрыгивая, побежал к остановке…
Я говорил себе, что вовсе не хочу ее видеть. Совсем наоборот, я вышел, чтобы прогуляться перед сном, успокоиться… Но ноги сами вынесли меня под малиновую вывеску. Сейчас на дверях висела табличка «Закрыто на учет». Ниже синим восковым карандашом приписано: «Фимочка, заходи».
Жестяными голосами орали цикады.
Я их ненавидел.
Чем все кончилось, думал я, темной захламленной квартирой около базара? Ковриком с оленями? Кислым клоповьим запахом? Пыльными формулярами, клеенными корешками никому не нужных книг? Я же был уверен, всегда уверен, что мне уготована иная, яркая, замечательная жизнь! Это у них, у них у всех будет все как обычно, потому что они сами этого хотят. Потому что они этого заслуживают. Тогда как у меня…
Ничего, утешал я себя, стиснув зубы, это ненадолго. Теперь ненадолго.
И тогда я увидел ее – белая блузка светилась в темноте, вывеска отбрасывала на белые руки, на лицо рубиновые пятна света.
Она шла под руку с каким-то моряком и смеялась.
Я отступил в тень, потом несколько раз глубоко вздохнул и вышел им навстречу.
Они шли, не замечая меня. Просто попытались обогнуть, как огибают неодушевленный предмет вроде тумбы с афишами.
В горле у меня пересохло.
– Лиля, – выдавил я.
– Чего тебе, мальчик? – равнодушно спросила она.
– Я подумал… мы можем…
– Отвали, пацан, – сказал моряк.
– Но я только…
Я отведу тебя к морю, хотел сказать я, я покажу тебе, какое оно, ты, наверное, и не подозреваешь, оно спит и дышит, и топит в себе звезды, а песок по утрам голубоватый, пустой и холодный,