Дик пожал плечами.
– Ты тут ни при чем. Не в тебе дело. Они просто не любят, когда я встречаюсь с ребятами «из-за забора». – Дик, в свои двадцать восемь лет дважды женатый и дважды разведенный, отец троих сыновей, был освобожден досрочно с тем условием, что будет жить у родителей. Семья Дика, в том числе и его младший брат, жила на маленькой ферме близ Олата. – С любым парнем в родных наколках, – добавил он и потрогал синюю точку под левым глазом – отличительный знак, немой пароль, по которому его мог признать любой бывший заключенный.
– Понимаю, – сказал Перри. – И сочувствую. Они хорошие люди. Честное слово, она милая женщина, твоя мать.
Дик кивнул; он и сам так считал.
После полудня они отложили инструменты; Дик завел мотор и, послушав ровный шум двигателя, остался вполне доволен плодами своих трудов.
Нэнси с Джолен тоже остались довольны плодами своих трудов; точнее сказать, подопечная Нэнси, худенькая тринадцатилетняя девочка, просто светилась от гордости. Она долгим взглядом посмотрела на пирог – обладатель приза голубой ленточки, на горячие, только что из печи, вишни, исходящие соком под хрустящей плетенкой корочки, а потом бросилась Нэнси на шею.
– Скажи честно, неужели я сама это сделала?
Нэнси засмеялась, обняла ее и заверила, что да, сама – разве что немного пришлось помочь.
Джолен захотела тут же его попробовать – а то, что пирог полагается остудить, это все чепуха.
– Пожалуйста, давай съедим по кусочку! И вы с нами, – обратилась она к миссис Клаттер, которая как раз вошла в кухню.
Миссис Клаттер улыбнулась – вернее, попыталась это сделать – и, поблагодарив, отказалась: у нее что-то нет аппетита.
Что же касается Нэнси, то у нее не было времени: ее ждали Рокси Ли и соло Рокси Ли на трубе, а потом – поручения матери; одно касалось девичника, который устраивали подруги Беверли из Гарден-Сити, а второе – приема на День благодарения.
– Ты иди, доченька. Я займу Джолен, пока за ней не придет мама, – сказала миссис Клаттер и, взглянув на девочку с неистребимой кротостью, добавила: – Если Джолен не возражает против моего общества.
В юности она получила приз за лучшую декламацию, но зрелость, казалось, свела все богатство ее голоса к одной ноте – виноватому тону, а всякое проявление темперамента – к набору жестов, довольно неопределенных, оттого что она вечно боялась кого-нибудь обидеть или каким-нибудь образом вызвать неудовольствие собеседника.
– Я надеюсь, ты все понимаешь, – продолжала она, когда Нэнси ушла. – Я надеюсь, ты не будешь думать, что Нэнси – невежа?
– Да что вы, конечно нет! Я просто люблю ее до смерти. И все ее любят. Другой такой, как она, не найти. Знаете, что говорит миссис Стрингер? – так звали преподавательницу домашнего хозяйства. – Она всему классу сказала: «Нэнси Клаттер всегда спешит, но у