– После обеда, – заявил он, – покажу вам, Александр Иванович, Милочкин альбом. Как только мы узнали, что Александра Аркадьевна требует, чтобы ваша жена жила дома, я сразу в альбоме изобразил, как городовые ведут Марию Карловну по улице в квартиру мужа. К этому случаю будут и стихи, пока они еще зреют в голове поэта.
Не оставил Любимов в покое и Николая Туган-Барановского, который был крайне ущемлен тем, что семья утратила титул и герб. Именно о розысках в департаменте герольдии и начал расспрашивать Николая Дмитрий Николаевич, приняв крайне серьезный и заинтересованный вид. Неожиданно, перебивая Любимова, в разговор вмешался граф Дорер. Бестактный и глупый, он тоже решил поговорить на эту щекотливую тему.
– Скажите, Иван Яковлевич, – обратился он к старику Туган-Барановскому, – при каких обстоятельствах и в чье царствование была утеряна грамота, утверждавшая ваши права на титул, и не припомните ли вы, каков был герб?
– Я мало интересовался этим даже в молодые годы, – недовольно ответил старик, которому Дорер помешал заняться холодной телятиной.
– Но это же так просто, Коля, – не оставлял в покое Любимов своего шурина. – Стоит только со времени Иоанна Грозного проследить по мужской и женской линии всех потомков царицы Марии Темрюковны и восстановить родство с ней князей Мирза-Туган-Барановских… Только и всего!
Разговор этот крайне раздражал Николая Туган-Барановского. Он делал вид, что не слушает Любимова, и усиленно ухаживал за Ольгой Николаевной Дорер.
Кофе подали в гостиную.
Любимов подвел Куприна к стоявшему посреди комнаты круглому столу, на котором лежали большие фолианты в массивных кожаных переплетах с серебряными углами и застежками.
– Это вам как писателю будет особенно интересно, – сказал он. – Здесь рукописи Толстого и Достоевского.
Фолианты эти перешли к Любимову от его покойного отца, профессора Московского университета Н. А. Любимова, друга Каткова.
– Это лабораторная работа гения, которую надо изучать, – сказал Куприн, листая рукопись «Казаков». – А поверхностный взгляд улавливает только почерк.
– А теперь пусть Милочка покажет вам свой альбом, – предложил Любимов.
Этот альбом в темно-зеленом коленкоровом переплете с красной розой, вытесненной на верхней крышке, был у Людмилы Ивановны еще с гимназических времен. Тогда в нем писали «на память» ее подруги.
– Пропустим первые трогательные излияния прекрасных юных дев, – балагурил Любимов, – и перейдем к более интересным поэтическим сюжетам. Когда на пути нашей Милочки встретился таинственный незнакомец, он решил, оставаясь неизвестным,