Гусявин рассказал Глену о своем разговоре с Карликовым. Глен забеспокоился.
– А почему он к тебе обратился?
– А к кому же еще?
– Ты уверен, что он ничего не подозревает?
– Кто? Он? Карликов же лопух лопухом, даром что торгаш.
– Может, ты его недооценил и это ловушка?
– Он лопух. К тому же лопух дрожащий, трясущийся от любого дуновения ветра. Он перепуган до смерти – ему только ловушки устраивать.
– Тогда надо отдавать коллекцию. Я не знаю, куда ее девать. Три тысячи – нормально.
– Сейчас позвонить?
– Ты чего, совсем сбрендил? У него сразу уши торчком встанут – как это ты успел за два часа все узнать?
Через два дня Гусявин позвонил Карликову и сообщил, что все устроил. Он привез коллекцию. Карликов отмусолил тридцать мятых стодолларовых бумажек.
– А это тебе, – он начал складывать двадцатидолларовые купюры во вторую кучку.
– Мне, право, не совсем удобно, – потупил глаза Гусявин. – Конечно, пришлось побегать. Пару раз обещали на ножи поставить.
– Правда?
– Конечно. Но все равно неудобно брать у тебя эти сто восемьдесят долларов.
– Сто пятьдесят.
– Да? – укоризненно приподнял бровь Гусявин.
Карликов отсчитал сто восемьдесят долларов и протянул ему.
– Нет, если ты на самом деле считаешь, что говорил о ста пятидесяти, то пожалуйста. Хотя…
– Бери.
Когда Гусявин ушел, Карликов вздохнул:
– Нет, все-таки недаром ты за мошенничество сидел.
Гусявин вошел в квартиру Брендюгина и победно бросил на стол пачку денег.
– Ты чего, жевал их? – спросил Глен. – Не мог нормальные взять?
– Нормальные вы все у него выгребли… Вот что, братцы, это дело отметить надо.
– Неплохо бы, – согласился Брендюгин. – Только у меня и в баре, и в холодильнике пусто. Может, посидим где-нибудь?
– В кабакторий лень, – отмахнулся Гусявин. – Пошли лучше на рынок, там шамовкой и влагой затоваримся и устроим гульбище.
Набирал обороты очередной день. Судьба Глена и его приятелей должна была сделать сегодня очередной поворот. Но никто из них не предполагал этого.
Рынок был привычно шумен, грязен, многолюден. Когда-то он назывался колхозным. После того как слово «колхозный» пустили по разряду ругательных, рынок стал просто городским. В народе же его прозвали