В окрестностях Санкт-Петербурга с населением 2 740 000 человек к 1910 г. проживало 93 000 немецких поселенцев мужского и женского пола, компактно осевших в девяти колониях (Шуваловская, Гражданка, Ново-Саратовская, Среднерогатская, Колпинская, Эдюп, Петергофская, Стрельнинская и Кипень)[81].
В Эстляндской и Лифляндской губерниях из 3 000 иностранцев мужского пола (немцы, австрийцы, шведы, французы и англичане) в возрасте от 19 до 60 лет на долю немцев (иностранного и русского подданства) приходилось, по сведениям на 15 февраля 1905 г., 1 821 человек[82].
Более значительная концентрация пришлого населения с преобладанием немцев и австрийцев была зафиксирована на юго-западе России. По данным переписи населения, например, в Волынской и Бессарабской губерниях с 1882 по 1897 гг. их количество возросло до 200 000 и 213 500 душ обоего пола, соответственно[83].
Нельзя не согласиться с мнением ряда исследователей о том, что большинство немцев связывали свое будущее с экономической деятельностью, в том числе в аграрном секторе, т. е. с освоением необработанных земель, передачей новых знаний и умений сельским обывателям, а также с созданием конкурентного пространства. В итоге благоприятная экономическая конъюнктура помогла немецким фермерам северо-запада и юга России в короткий срок занять лидирующее положение, допустим, на региональном картофельном и зерновом рынке[84].
Другие историки, обращавшиеся не только к социально-экономическим, но и политическим аспектам немецкой колонизации, кратко останавливались на причастности переселенцев к иностранному шпионажу. В частности, И.К. Агасиев писал о том, что офицеры русской армии (в том числе офицеры немецкого происхождения), «обычно положительно отзывавшиеся о немецких колонистах, как о полезном, трудолюбивом элементе, видели в них шпионов Германии и Австро-Венгрии»[85].
Сразу уточним, к 1 августа 1914 г. в рядах русской армии, насчитывавшей около 1 400 000 солдат, служило 300 000 немцев (часть из них была представлена офицерством)[86], т. е. приблизительно каждый пятый военнослужащий в гарнизонах имел «германские корни». Поэтому вряд ли будет корректно говорить о единодушии множества людей в мундирах по отношению к проблеме шпионажа в немецких колониях или ассоциировать со столь внушительной армейской средой, возможно, частное мнение командиров, позицию отдельных воинских коллективов и даже целых военных округов.
Наконец, немало тех авторов (А.С. Резанов, И. Никитинский, П. Софинов, С. Кудряшов, Н.С. Кирмель[87]), которые утверждают, что российские немцы-колонисты были не столько трудолюбивыми землепашцами, предприимчивыми землевладельцами и промышленниками, сколько иностранными шпионами. Главный тезис, объединяющий их научные изыскания (в контексте предмета нашего интереса), сводится к тому,