Он меня выгнал, но я утешил себя тем, что заметил его замешательство и злость.
Кто тогда мог оценить творимое, если даже сейчас, на рубеже веков, мы по-разному думаем о том времени?
Может быть, начальник санчасти думал, что избавляет свою страну от плохих людей, от нечисти, а может, и о другом? Но жене и детям он вряд ли говорил о происходящем. Голодание наше все ужесточалось. Нам иногда не давали ни воды, ни хлеба. Временами варили чечевичную баланду. Не переваренную чечевицу обезумевшие от голода люди собирали в отхожих местах и снова ели.
Обессиленные люди не могли помыться в бане.
На них надвигались вшивость и тиф.
В это время меня привлек к своей работе лагерный парикмахер Женя, и меня оставляли в зоне стричь зэков в бане. С ним жизнь сводила меня трижды, при разных обстоятельствах. Второй раз встретил его на Падуне умирающим фитилем. Но мы опять выжили. Он освободился и ушел на войну. После моего освобождения я опять его встретил – с боевыми орденами и инвалидом войны – в тех же местах, в поселке Пукса-озеро. Помимо своей основной работы на заводе, я серьезно помогал ему и осваивал мастерство парикмахера, делал дамские прически, перманентные завивки, выполнял и другие работы, достиг мастерства, которое мне помогло еще не раз.
Но это было потом, в 1945 году.
А весной 1942 года я сидел на цоколе арестантского барака, подставляя обнаженные прозрачные руки весеннему согревающему солнцу, и мне почему-то было жалко только эти руки, а не уходящую жизнь.
От отечной смерти меня спасли совет и помощь банщика, который побуждал меня подолгу ночью спать в парилке бани. Это помогло.
Я высох до 40 килограммов при росте 170 см.
Спасибо тебе, добрый и мудрый человек. Имя его я забыл.
Он был высок ростом, рыжеват, с сильно заметными на лице и руках веснушками. Родом с Кубани.
В нашей огромной зоне становилось безлюдно. Рабочих бригад не стало. Валить лес никто уже не мог. Других работ не было. Относительно здоровыми оставались лагерные придурки, повара, хлеборезы, помощники нарядчика, каптеры, дневальные и выдающиеся выносливые люди, бригадиры исчезнувших бригад.
Вот этот последний резерв отобрали в этап и отправили в другой лагерь, в десяти верстах от нашего. Я попал в него с некоторой надеждой на лучшие условия. Правда, что надежда умирает последней.
Нас опять посадили на железнодорожные платформы и перевезли в лагерь Осиновка. Назван он так по протекавшей здесь речке.
Пробыл я здесь больше года. К зоне подходил ус железнодорожного пути протяженностью пять километров.
Возле него были большие запасы отличного леса. Эти запасы остались от зэков 1937–1940 годов. Ни одного заключенного того времени я там не встретил. Лес вывозился из порубочных делянок конной