11 | 00955 Я положил себе за правило святое
Жить, не вдаваясь в таинства предметов,
Что может показаться преступленьем
Перед судьбой и тайной человека.
Но, боже мой! Когда с таким исходом
Душа себя до жести напрягает,
Чтоб удержать немыслимое тело,
Которое вот прыснет врассыпную,
Подобно тысячи нечаянных зверьков,
По всевозможным захолустьям мира.
Воительница бедная! Душа!
До гордости ль?!
До вечности ль?!
До славы ль?!
11 | 00956 И возвращается печаль в круги свои,
И раздается запах горьковатый,
Как листья жгут свидетельства и даты,
И возвращается печаль в круги свои,
И возвращается печаль в круги свои,
И осыпается над этой глушью,
И вспыхивают кликнутые души,
И называют имена свои.
11 | 00957 Крылатая осень стоит над Москвою,
Теряя рассудок и памяти счет…
«Дитя мое, осень! Я муки не скрою! —
Я к ней обратился. – Настал мой черед».
«Тебе оставаться, а мне скоро снеги
Засыпят лицо, наподобье платка.
Дитя мое! Осень! Мне скоро на веки
Опустят два стершихся пятака».
11 | 00958 Хлебников в Петербурге
Как над острогами Алтая,
Неразговорчиво спеша,
Небесным телом пролетая,
Скользила Хлебникова душа.
Он сам же редкие власенки
В сердцах рукой крутил одной,
И был развешан, как для съемки,
Вдоль улиц город водяной.
11 | 00959 Опять Рембрандт лежит подспудной тайной
На сердце обмирщенных залов,
Когда мирьяды глаз единым блеском
Ощупывают лица, как слепые,
Когда с черты неведенья полотен
Нам не переступить в живую тайну
И не пройти ее насквозь, как камень воду,
И со спины на действо не взглянуть.
11 | 00960 Из трубы вертикально дым
Поднимется раструбом длинным.
Мы с тобой у окна сидим,
И варенье глазастой малины
Горностаем