– А вы, гражданин, поступили бы не так? – спросил вдруг Диксмер, громко захохотав.
– Признаюсь, – отвечал Морис, – по-моему, лучше попасть впросак, чем выпустить такого опасного человека, как Мезон-Руж.
– Так что бы вы сделали? – спросила Женевьева.
– Что бы я сделал, гражданка?.. Я приказал бы запереть все выходы из Тампля; подошел бы прямо к патрулю, схватил бы кавалера и сказал ему: «Кавалер де Мезон-Руж, я арестую вас как изменника отечеству», а уж если бы я наложил на него руку, так, уверяю вас, он бы не вырвался.
– И что потом? – спросила Женевьева.
– Потом судили бы его и его сообщников, и ему уже отрубили бы голову, вот и все.
Женевьева вздрогнула и с трепетом взглянула на соседа.
Но гражданин Моран, казалось, не заметил этого взгляда, спокойно выпил стакан вина и сказал:
– Гражданин Лендэ прав. Так следовало бы поступить; к несчастью, этого не сделали.
– А куда же девался этот кавалер де Мезон-Руж? Что знают о нем? – спросила Женевьева.
– Ну, – пробормотал Диксмер, – он, верно, недолго раздумывая и увидев, что попытка сорвалась, тотчас удалился из Парижа.
– Может быть, выехал из Франции, – прибавил Моран.
– О нет, нет! – отвечал Морис.
– Как! Он так неблагоразумен, что решился остаться в Париже? – спросила Женевьева.
– Не двинулся с места!
Общее изумление встретило слова Мориса.
– Но это только предположение ваше, гражданин, – сказал Моран, – не более как простая догадка.
– Нет, все верно.
– Признаюсь, – сказала Женевьева, – я никак не могу поверить вашему рассказу, гражданин. Какая непростительная неосторожность!
– Вы женщина, гражданка, и поймете, что могло заставить такого человека, как кавалер де Мезон-Руж, действовать вопреки личной безопасности.
– Но что может заглушить страх, внушаемый смертью на эшафоте?
– Что? Любовь, – ответил Морис.
– Любовь! – повторила Женевьева.
– Разумеется. Неужели вы не знаете, что кавалер де Мезон-Руж влюблен в Марию-Антуанетту?
Слушатели рассмеялись недоверчиво, но тихо и принужденно. Диксмер пристально взглянул на Мориса, как бы желая разглядеть его насквозь. У Женевьевы навернулись слезы; дрожь, замеченная Морисом, пробежала по ее телу. Гражданин Моран, подносивший стакан к губам, пролил вино; его бледность испугала бы Мориса, если бы в эту минуту все внимание молодого человека не было обращено на Женевьеву.
– Вы дрожите, гражданка! – прошептал Морис.
– Не вы ли сами сказали, что я все пойму, потому что я женщина? Нас, женщин, трогает всякая преданность, как бы ни была она противна нашим правилам.
– А преданность кавалера де Мезон-Ружа, – продолжал Морис, – тем удивительнее, что он никогда не говорил с королевой.
– Послушай-ка, гражданин Лендэ, – сказал любитель крайних мер. – Мне кажется… позволь говорить откровенно… ты чересчур снисходителен к этому кавалеру…
– Милостивый