– Куда? – после некоторой паузы спросила озадаченная Александрина Богдановна, и вслед за этим редакция огласилась новым взрывом гомерического хохота репортеров, к которым присоединились и Алена Дмитриева, и выглянувшие на шум обитатели других кабинетов, и в конце концов сама Александрина. Она по природе своей вообще была чрезвычайно смешлива, а уж смех у нее был чудесный, хрустальный, изумленный и невероятно заразительный, так что теперь уже хохотали впокатуху, ну натурально валялись вообще все, в том числе и заглянувший на шум охранник, и уборщица, и сам главный редактор, важно-вальяжный мужчина, больше похожий на какого-нибудь губернатора, чем на журналиста.
Короче, участия в общем разнузданном веселье не принимали только коробки с бумагой для принтеров, нагроможденные в узком коридоре, а также поставленный на попа сломанный стол и пара-тройка компьютеров, то ли лишних, то ли тоже отживших свой век.
Впрочем, нет. Не смеялась еще какая-то женщина, возникшая в дверях редакции.
Она была высока ростом, чрезвычайно дебела и весьма экзотична – экзотична даже для города Ха, где всякого навидались по причине его близкого соседства с Китаем. То есть до такой степени необычно она выглядела, что сначала один хохотун к ней обернулся – и замер, и умолк, и не смог отвести глаз, потом – другой, третий… Итак, смех по поводу неведомой Сунь Банан постепенно стих, и все теперь с превеликим любопытством незнакомку разглядывали.
Лицо у нее было мелово-белым, густо набеленным и напудренным, неживым, неподвижным, словно маска. Черные-пречерные смоляные волосы были гладко зачесаны назад и, такое впечатление, чуточку подбриты у корней, потому что лоб казался очень высоким, чрезмерно высоким. Вообще лицо странной дамы напоминало качественно побеленную большую луну. По этой грунтовке она нарисовала маленькие, с булавочную головку, губы, кроваво-красные, словно у вампирицы, небольшие карминные пятнышки румянца на скулах, а также тонкие-претонкие, не толще волосинки, черные брови. На щеках прилеплены были две мушки: та, что на правой, – в форме зайца, а на левой – черепахи. Мушки были крошечные, но вырезаны с таким искусством, что даже по контуру зверька можно было с первого взгляда угадать, кто изображен. Кстати, мушки оказались не черные, как водилось некогда в Европе, а разноцветные: заяц – желтый, а черепашка – зеленая. Глаза у дамы были узкие, но так широко и щедро обведенные черным, что выглядели большими, круглыми и пугающими. Да еще зеленовато-фиолетовая обводка до самых бровей имела место быть… Создавалось впечатление изрядных фингалов, поставленных неизвестно кем. И невольно напрашивался вопрос: да отчего же никто не вызвал наряд милиции при виде этой не то сбежавшей из дома скорби шизоиды, не то бродячей вампирши?!
Одежда дамы тоже выглядела поразительно, но совершенно в ином плане. На ней было просторное пальто из тонкой, словно лайка, белой кожи, украшенное затейливым кожаным же кружевом и отделанное белым с черными кисточками мехом. Я не ручаюсь за