Этот русский чилиец, проживший много лет в Мексике, а теперь обосновавшийся во Франции, этот литературный герой, которого так и не удалось создать нынешним замороженным литераторам, все свое многомерное бытие отдал во власть воображения.
Его дом – мудрый союз порядка и беспорядка, дисциплины и хаоса – отражает не только характер своего жильца, но и саму жизнь. Даже просто заглянуть в эту кладовую, заполненную книгами, видеофильмами и детскими игрушками – значит получить незабываемый опыт. В доме Ходоровского можно случайно наткнуться на рисунки Мебиуса, Бука или Бесса[4], на неожиданного кота или на неизвестную, невесть откуда взявшуюся женщину, которая, как она утверждает, уже какое-то время присматривает за домом… Это место исполнено поэтической мощи и бьющей через край концентрированной, но в то же время укрощенной энергии.
О работе с Ходоровским можно сказать только одно: это не фунт изюма. В первую очередь потому, что он не желает ничего знать о планировании, расписании, повестке дня и прочих рамках, которые себе ставят простые смертные, чтобы их жизнь не превратилась в хаос. Когда он предложил мне изложить на бумаге его психомагические приключения, я понял, что мне придется посвятить этому все свое время. С Ходоровским невозможно ничего планировать, у него не бывает заблаговременно намеченных дел или заранее установленных сроков – все у него происходит стихийно, он весь – блик, мгновенный, неуловимый отблеск. И не то чтобы ему так чужда была дисциплина или он не мог бы придерживаться расписания, напротив. Тут мы сталкиваемся с совершеннейшей загадкой: как человек, который после нашей с ним работы отправлялся прямиком на съемочную площадку снимать фильм с красноречивым названием «Похититель радуги» (1990), бестрепетно руководил там высокобюджетными съемками, укрощал «священных чудовищ» – Питера О’Тула, Омара Шарифа или Кристофера Ли, умягчал продюсеров – столь же прагматичных, сколь и беспокойных, как этот же самый человек не просто не помнил, а палец о палец не желал ударить, чтобы помнить о своих договоренностях?
Как мог он в сентябре согласиться провести конференцию в марте и даже не оставить крошечной пометки в еженедельнике, и оттого по мере приближения назначенного дня его приходилось попросту караулить – не дай бог,