«Похороны назначены на завтра. Приходить не нужно. Мисс Данторини попросила кремировать ее останки без свидетелей…»
Душно. Нечем дышать.
В пакете обнаружилась шкатулка с драгоценностями, и Райна, слепо глядя перед собой, один за другим перебирала перстни; юрист давно ушел. Эти перстни она видела на морщинистых пальцах всякий раз, когда приходила в огромный, стоящий отдельно от остальных домов особняк.
Дора любила перстни.
Что-то треснуло, накренилось еще больше. Вдруг стало тоскливо и зыбко, как бывает в тот момент, когда понимаешь, что мир снаружи хрупок. Еще более хрупок, чем тот, который внутри.
Когда в стакан лился скотч, руки Райны дрожали.
Глоток, еще глоток. И еще. Внутри одновременно холодно и жарко, в сердце пусто.
Зачем уходят те, кого любишь? Почему? И почему то, насколько сильно ты их любил, становится понятно лишь тогда, когда к тебе приходят и говорят: «его/ее больше нет»?
Нет.
Страшное слово – приговор. Хуже того, который дали Райне, – много хуже. Не заехать, ничего не сказать, не исправить.
Не успеть.
Уже никогда не успеть.
А златовласая – на самом деле седая – Дора любила смеяться. Иногда весело, иногда грустно, иногда с сарказмом, иногда с печалью. Любила шутки, ментоловые сигареты, любила Райну, которую звала Марго. Ей было все равно «Марго» или «Райна» – она любила приходящего к ней человека, его душу.
«А то, что в пакете, предназначается вам. Изучите содержимое внимательно. Если будут вопросы, позвоните…»
Позвоните.
Уже юристу, не Доре. Потому что Доры больше нет. Нет больше дома, куда можно прийти, нет маленьких кремовых пирожных, от которых можно отказаться… Когда уходит человек, уходит в небытие целая Вселенная, и на ее месте вдруг образуется пустота. Вещи есть, предметы есть – мебель, стены, одежда, – а энергии уже нет. Потому что нет человека, которому они принадлежали.
Перстни жгли пальцы; Райна не замечала того, что глядя на них, она беззвучно сотрясается от рыданий.
Над домами перемигивались звезды.
Они будут здесь перемигиваться и потом, когда все уйдут. Им все равно, кто жив, а кто мертв, – они светят не для кого-то, они светят потому, что созданы светить. И нет в том великого умысла – лишь воля Создателя.
Спустя два часа после прихода юриста распогодилось. И похолодало.
Сидя на краю матраса, Райна впервые не позволяла себе провалиться в иную реальность – ту, в которой существовал воображаемый Аарон. Нет, она намеренно пребывала в этой – настоящей, гулкой и жестокой.
Устала. Почему-то только теперь она осознала, насколько сильно от всего устала.
Один звонок. Одна просьба. Одна инъекция.
Шрамы с тела не уйдут, а на душе добавятся новые. Там и так уже нет места – все в синяках и кровоподтеках. Больное сердце, скукоженное от боли, уставшее от одиночества – сколько можно терпеть? И зачем терпеть?
Как долго еще стоит притворяться, что Аарон иногда лежит на соседнем шезлонге, что слышит ее, разговаривает с ней? Зачем?
Его