– А ты умеешь так?
Борис Леонидович попробовал. Вышло похоже. И они закричали, кто во что горазд. Длилось это шальное звукоподражание до тех пор, пока не разболелось горло.
Тогда вернулись в дом.
Взрослые оставались в прежних позах, молчали, задумавшись, даже не заметили исчезновения и возвращения проказников.
– Считается, что, когда вот так кричат совы, это к войне, – произнес Балтрушайтис со свойственным ему видом знатока.
Все с недоумением, не совсем понимая, о чем идет речь, переглянулись.
Лара, кажется, сообразила, в чем дело, и Гриша ей лукаво подмигнул.
Так же, четверть века спустя, доктор Левин подмигнул своему пациенту, стоя перед догорающими остатками прежней жизни.
– А ведь, если подумать, мы и впрямь тогда вызвали войну. До Сараева оставался месяц.
И он направился по дубовой аллее, ведущей к обрыву над рекой.
– Я туда не пойду, – решительно сказал Борис Леонидович.
– А ты по-прежнему так остро помнишь. Как твоя нога?
– Как и предсказывал твой отец. Срослась… но стала короче.
– Но хромота почти незаметна.
– Когда как. Но это спасло меня уже от двух войн.
Левин остановился, посмотрел на Бориса Леонидовича, потом отвел взгляд куда-то в сторону… И затем задумчивым медленным шагом они двинулись в сторону санатория.
– Ну вот. Ты не болен… Ты очень-очень несчастный. Словно заколдованный злым духом в сказке. Но это сейчас почти со всеми. Ты отдохни у нас, а потом возвращайся в город. Раз есть колдовство, найдется и расколдовка.
Глава 2
Зарождение Живаго
В санатории он провел полторы недели. В день выписки домой возвращался так долго, что иной посторонний добавил бы от себя: будто нехотя. Но он не домой не хотел: мучительно было возвращаться в жизнь и, он знал, начинать все сначала.
Это состояние словно передалось выбранному им трамваю. На вагон все время сыпались несчастья; то застрявшая колесами в желобах рельсов телега задерживала его, преграждая ему дорогу. То под полом вагона или на его крыше портилась изоляция, происходило короткое замыкание и с треском что-то перегорало.
Вагоновожатый с гаечными ключами в руках выходил с передней площадки остановившегося вагона, что-то чинил, опустившись на корточки. Движение возобновлялось.
Он сидел на левой одиночной лавочке вагона и видел ровную, ни чем не примечательную улицу. Иногда над крышами вырастали купола храма и снова заслонялись серыми постройками. Старая седая дама в шляпе из светлой соломки и в сиреневом, туго стягивавшем ее фигуру старомодном платье плелась по тротуару. Ее путь лежал параллельно маршруту трамвая. Трамвай то ломался, то, стронувшись с места, обгонял ее, но потом новая поломка заставляла его остановиться, и дама нагоняла его. Она была похожа на смерть.
Пассажир с левой одиночной лавочки был, пожалуй, единственным, кто наблюдал за необычным марафоном трамвая и старухи.