Гербарий из преступлений. Лариса Соболева

о ней говорить. Перед самой войной Самойлова куда-то переводили, он вынужден был отдать мальчиков Огаревых в детский дом. Мужчине его профессии заботиться о двух детях было невозможно. Ко всему прочему, думаю, Фрол чувствовал приближение войны, об этом много говорилось, но шепотом и только среди своих. Моего отца призвали в армию, через полгода он погиб. Уходя на фронт, папаша приказал нам бежать на восток, он был дальновидный, мы и бежали с мамашей. Василиса осталась, жила в оккупации. Всю войну я работала в госпитале, а мама – на заводе. В начале сорок четвертого мы вернулись домой. По счастью, наш дом остался цел. С Василисой мы стали совершенно чужими, и не только я, мамаша тоже. Погиб и Семка в последние дни войны – сгорел в танке, а так мечтал летать. Я снова поступила в госпиталь, ведь имела большой опыт, да и была уже взрослой, девятнадцатилетней девушкой. Знаете ли, военная элита всегда оставалась элитой, поэтому, когда будете смотреть старые фильмы о войне, где в госпиталях вповалку лежат генералы и простые солдаты, не верьте. Командный состав пользовался привилегиями и в госпиталях, офицеров помещали в хорошие палаты, где раненые не лежали друг у друга чуть ли не на головах. Во всяком случае, я говорю то, что сама видела. Там, в госпитале…

      9

      – Даша, сделай перевязку полковнику из тринадцатой, – попросила врач. – Он капризный, а у тебя и характер, и руки золотые.

      Дарья взяла перевязочный набор, уложила на поднос и с чувством ответственности побежала в тринадцатую палату. Да, ее ценили за умение усмирить буйных раненых, которым жизнь становилась не мила, за коммуникабельность, за профессионализм, в конце концов, хотя у нее не было специального образования. Ничего, вот-вот кончится война, и Дарья поступит в медицинское училище.

      Она вошла в палату, где лежал один человек, второго выписали утром. Вошла – и все внутренности разом грохнулись вниз, а сердце подскочило к горлу, она едва не выронила поднос.

      На кровати лежал Фрол Самойлов и читал газету! Он почти не изменился, разве что посуровел и слегка поседел. Ну, еще глубокая складка меж бровей пролегла, ах да – у губ четче обозначились морщины. Но каким он показался Даше пригожим… Не зря Васька сохла по нему, ой не зря! Ваське сейчас как раз столько лет, сколько было Елене Егоровне, когда арестовали ее мужа. Но Василиса постепенно теряла человеческий облик, пила, была легкодоступна для мужчин, на все увещевания мамаши у нее один ответ: «Дайте пожить вволю, мамаша, чего пристаете?»

      Фрол мельком глянул на Дарью и, уткнувшись в газету, грозно произнес:

      – Я настоятельно просил не присылать ко мне девчонок.

      Дарья проглотила сердце, которое перекрывало горло. Дождавшись, когда оно станет на место, робко вымолвила, поставив поднос на тумбочку:

      – Извините, но мужчины у нас только врачи.

      – Пусть придет на перевязку женщина постарше, лучше преклонных лет, – четко произнес Самойлов. – А вы идите, идите.

      – Фрол Пахомыч, вы не узнали меня?

      Он перевел на нее взгляд из-под нахмуренных бровей. Ух, какие у него глаза… цепкие, колючие, достающие