Пренебрежение к людям – другое, что было выставлено у тебя на поверхности и бросалось в глаза. Ты ни с кем не общался, ни с кем не играл в перерывах между занятиями, замкнутый, колючий и мрачный сидел на уроках и часто не слышал учителя, когда он к тебе обращался с вопросом или с пожеланием. Умный холод и усталое пренебрежение на внешних полках. Но в глубине виднелись два довольно нехитрых запора. И когда я отпер первый замок, то увидел… Как бы это лучше описать?… Люди тебя не интересуют потому, что ты у них вызываешь громадный интерес, и если этот интерес вдруг пропадет, тебе это не понравится, и не исключено, что ты растеряешь свое подчеркнутое безразличие и болезненно заинтересуешься, почему это на тебя перестали смотреть, за тобой не следуют, не ловят твоих взглядов… Одним словом, тебе нужна была свита, хотя бы для того, чтобы пренебрегать ею и проявлять к ней свое безразличие, и когда ты устало распускал ее, ты знал, что стоит лишь поискать взглядом, щелкнуть пальцем, и тут же кинутся, обступят и последуют за тобой на том расстоянии, которое ты им разрешишь и предпишешь.
И жажда свободы – за вторым замком твоего безразличия. Прежде всего, по отношению к взрослым, потому что от сверстников ты, похоже, никогда не зависел. Никакого утеснения, никаких внешних оков и внутреннего принуждения, которые так тяжко давят в детстве на свободолюбивые натуры. Ты их постоянно должен был сбрасывать, даже если на самом деле их не существовало. Как мне стало известно, тебе еще четырех лет не исполни-65
лось, когда ты впервые убежал из дому; целый день тебя искали по всему городу, пока не обнаружили, наконец, в какой-то лавке между бочонками с оливковым маслом, где ты спрятался и сосал сотовый мед. А с семилетнего возраста ты чуть ли не каждый месяц брал в руки палку и отправлялся в путешествия по окрестностям. И чем строже тебя за это наказывали, тем продолжительнее становились на следующий раз твои самовольные отлучки из дому. «Нельзя», «надо», «общепринято» – таких слов для тебя не существовало. Поэтому ты, например, часто прогуливал школьные занятия, но в праздничные дни мог прийти на дом к учителю и потребовать, чтобы он с тобой занимался. Если взрослые тебя о чем-то просили, ты, как правило, отклонял их просьбы, иногда вежливо и учтиво, но порой – насмешливо и ехидно. Помню, как однажды к нам в школу пожаловала целая депутация из Гиспала. Предводимые