– Что это было? – спросила она.
– Ничего страшного, Вика. Думаю, какой-то ошалевший японец выпустил по нашему самолету очередь. И все. Такое бывает. Посидите здесь, посмотрите за ранеными. Хорошо?
Вика все еще ждала чего-то от него, но он уже пробирался к кабине пилотов. Там было темно, горела только маленькая лампочка над разбитой панелью приборов. Есть раненые? Он вгляделся: второй пилот, будто ничего не случилось, сидит за штурвалом. Над первым, сползшим с кресла, склонился Арутюнов.
– Что с ним? – спросил Гарамов.
– Мертв, – процедил, не оборачиваясь, военврач.
Рядом склонились над Михеевым штурман и бортмеханик. Радист пытался что-то сделать с рацией.
– Несколько пулевых ранений. В голову и шею, – продолжил Арутюнов.
Гарамов повернулся:
– Остальные целы?
– Целы-ы! – бортмеханик зло затряс головой.
– Они его – сразу! – всхлипнул второй пилот. – С-сволочи!
Вдруг Гарамов понял, что лейтенант плачет. Плачет, кажется, уже давно. И когда Гарамов заглянул сюда, лейтенант плакал, продолжая вести самолет.
– Что с машиной? – спросил Гарамов. – С курса не сбились?
Лейтенант не отвечал, некоторое время приходя в себя. Кашлял, облизывая губы. Наконец сказал, обернувшись:
– С курса… вы что, шутите? Командира убили.
Гарамов пытался понять, что же из себя представляет этот лейтенант. По виду хоть и молод, но злой. Где-нибудь во дворе, да и потом, в училище, скажем, такие обычно верховодят. А вот здесь, в деле, что будет – неизвестно. Невидящими глазами встретив взгляд Гарамова, лейтенант отвернулся. Сказал в пространство:
– А вы у штурмана спросите насчет курса.
Гарамов повернулся к штурману, веснушчатому здоровяку с толстенной шеей. Тот пожал плечами:
– Половина приборов сгорела, компас выведен из строя, рация разбита. Левый бензобак пуст.
Лейтенант ладонью вытер со щек слезы:
– Когда я от него уходил, высоту сбросил, заложил вираж. А теперь как слепой котенок.
Гарамов посмотрел на радиста. Маленький, чернявый, с большими девичьими ресницами, он молча снял наушники:
– Буду делать все, что могу. Но рации, считайте, нет. Яйцо всмятку это теперь, а не рация.
На вид бортрадисту лет двадцать пять, штурману – около тридцати.
– Нам теперь, товарищ капитан, остается только ждать, когда ночь кончится. А заодно и облачность пройдет.
Бортмеханик, имевший погоны только с одной маленькой звездой, но на вид выглядевший старше всех, вздохнул:
– И тянуть на всю катушку на одном баке.
– Вот только куда вытянем. – Радист снова надел наушники и взялся за ручку настройки.
– Что, определить курс никак нельзя? – Гарамов обращался сразу ко всем.
– Когда выбьемся из облаков, посмотрю по звездам, – ответил штурман.
– Мы