Жоли отпустила служанку и сама разлила чай, что тоже было необычным. Ома не удосужилась бы налить чая даже самому кайзеру.
– Вы пока еще не произнесли ни слова, – сказала Жоли, протягивая мне чашку, в которую навалила сахару. – Я вас разочаровала?
– Нет, – ответила я. – Вовсе нет, фрау Фельзинг…
– Фрау! – Она залилась смехом. – Пожалуйста, называйте меня мадам. Или Жоли, если вам так больше нравится. «Фрау Фельзинг» звучит так, будто я древняя старуха.
Она сделала маленький глоток, отведя в сторону изящно изогнутый мизинец, будто демонстрировала лакированный ноготь.
– Я боялась, что вы можете меня не одобрить, – призналась Жоли. – Ваша мать определенно против. О, как она смотрела на меня, когда Вилли нас знакомил. – Она выкатила глаза с таким драматическим напором, что напомнила мне Хенни Портен, и продолжила: – Если бы взгляды могли убивать, я рассталась бы с жизнью во время нашего с ней разговора. У вас, кажется, есть еще сестра. Элизабет? Ваша мать не позволяет ей даже ступить на порог этого дома.
Я глотнула чаю и обожгла язык.
– Вы счастливы, что вернулись? – спросила Жоли.
– Счастлива, мадам? – недоуменно посмотрела я на нее.
– А что, да, – пожала она плечами. – Ваша мать – несчастная женщина, а когда женщина несчастна, она делает несчастными всех вокруг себя. Это наше проклятие. Как только Ева откусила от запретного плода, она наделила нас силой воздействовать на мир – во благо и во зло.
– Мама не несчастна, – ответила я, удивляясь сама себе: с чего это мне взбрело в голову защищать женщину, от которой я хотела сбежать, – но она не слишком чутка, это верно.
– Увы, те, кто обречен всю жизнь проводить в страхе, остаются глухи к зову собственных сердец, потому что им хочется вести себя так, как мы, но они не смеют.
Я была ошарашена. Жоли совсем не походила на человека, склонного к раздумьям. Но в ней, оказывается, были скрытые глубины. Теперь мне стало ясно, что сразило дядю Вилли: Жоли была полной противоположностью немкам.
– А теперь, – улыбнулась она, показав желтоватые от чая и слегка запачканные помадой зубы, – расскажи мне всё, моя дорогая. Я хочу, чтобы мы подружились.
Жоли обладала всеми чертами, к которым питала отвращение мама, – современная женщина, столь же свободная в речах, как и в морали, бросившая мужа, чтобы поймать на крючок моего дядю, – и я поделилась с ней сокровенным, не смогла сдержаться. Она была так оригинальна, так необычна. Ее искренность ослабила узел в моей груди, и я изложила историю своих похождений в Веймаре, лишь мельком касаясь подробностей связи с профессором Райцем, но не утаивая того, что не оправдала материнских надежд и теперь оказалась в ситуации, когда должна податься в служанки ради уроков, которые не принесут мне никакой пользы.
– Я достаточно хорошо играю на скрипке. Мне больше не нужны уроки, –