Трясясь на асфальтовых кочках при спуске к Волге, я думал о собственной жизни и, не переставая, удивлялся. Защита свидетелей оказалась фикцией: нашелся кто-то, кто рассказал обо мне Конькову, и тот моментально использовал информацию – через своих друзей, через администрацию следственного изолятора. Наверняка следователь не имеет к этому никакого отношения. И прокурор не имеет. И Петька Обухов… Обо мне мог рассказать кто угодно. Это могут быть другие потерпевшие, каждый из которых находится пока на лечении. Один до сих пор хромает, второму недавно делали повторную операцию: пуля прошла через верхнюю челюсть, обезобразив лицо. Третьему удалили разбитое пулей яичко, сшили пенис и направили на реабилитацию в санаторий. Четвертый носит на перевязи правую руку, из которой беспрестанно сочится жидкость. Могли они специально рассказать обо мне? Едва ли…
Впрочем, каждый из них мог невольно проболтаться о том, что в милицейской автомашине находился еще один человек, который дает теперь показания, и которого зовут вовсе не Сидоров… И не Петров…
Мишка всегда был моим лучшим другом. Он выручал меня на войне. Память о нем не позволит мне отказаться от дачи показаний – только бы Обухов перестал метаться.
«Газель» перебралась по мосту на другой берег, поднялась в гору, и тут я решил, что надо бы заехать к Людмиле. Все-таки я ей не просто так, а товарищ погибшего мужа. Я вышел из машины, позвонил ей на домашний телефон, а минут через пять уже был на месте. В углу стояла детская кроватка, тут же была и коляска. Ребенок спал, и мы тихонько разговаривали.
Оказалось, что предки перебрались у нее в «Три Богатыря». Они вроде как решили, что так будет лучше, если займут пустующую теперь однокомнатную квартиру дочери. Раза два в неделю они бывают теперь у нее – продуктов купить, с ребенком посидеть, постирать накопившееся белье.
Данная новость, признаться, меня сильно удивила: уж не счастью ли чужому боятся помешать родители? Иначе для чего бросать одинокую дочь – вдову?
– Там бомж какой-то забрался – вот они и решили, – тихо рассказывала Люська Козюлина.
Она сидела в глубоком кресле, разглаживая на бедрах платье. Росту в ней было чуть меньше, чем у меня. Это был тип женщины спортивного телосложения. Густые темные волосы кольцами струились у нее по голове, спадая на плечи. У Люськи были природные кудри.
Она посмотрела по сторонам, и я вдруг понял, что в квартире нет Мишкиного портрета. Раньше был. Я хорошо это помнил, потому что портрет стоял на серванте.
– А где Мишкино фото? – спросил я напрямую.
– Тяжело мне пока что с ним, – сказала Людмила. – Кажется, смотрит за мной беспрестанно, куда бы я ни пошла.
– В этом нет ничего странного, – сказал я. – Это эффект портрета. Причем каждого, без исключения.
«От моих слов вряд ли ей станет легче, –