и великолепной перспективой – обрести достаток. Они могли бы мне позавидовать, если б знали, что я уже при рождении достиг всего, о чем они только мечтают. Они и не догадываются, что счастливы. Надежда благополучно проводит их до самого кладбища. А у меня давно не осталось ни наивных надежд, ни простодушных радостей, ни желания обманывать себя самого». На последней фразе гладко бежавшее перо само собой пошло медленнее, выводя каллиграфические буквы с безупречным нажимом. Я и раньше знал это предательское свойство собственной руки. Попытка на бумаге приврать и покрасоваться тут же превращала почерк в образцовые прописи. Наверное, и дядя давно разгадал этот неприятный фокус. Переписывать не хотелось. Достав из буфета фляжку и отрезвившись хорошим глотком, решил продолжать. Разгадал так разгадал. Дядя был страшно виноват передо мной, из-за него я ни разу не смог выговорить гордую жалобу: никто меня не понимает. Еще прихлебнув коньяка, написал о дядиной вине и потерял мысль. Но письмо думало вместо меня. «Обновление времени на новом месте действительно произошло, я все еще живу подробно, и мне теперь предстоит запомнить каждую морщину и реплику смешных стариков. А ведь они с легкостью навязали мне свою волю. Зачем мне это дело, которое я все же собираюсь продолжать? Кто его придумал? Они спрашивали, с чем и зачем я приехал, но не мог же я им ответить, что сам не знаю Вернее, знаю, но это знание плохо ложится на бумагу, а тем более не выговаривается. Ладно, попробую: чтобы в моей жизни появились события и сложились в действие. Сколько себя помню, я хотел быть таким, как ты. В детстве не сомневался, что я такой и есть. Потом был уверен, что скоро таким стану. Потом ненавидел тебя и себя, не понимая, почему это невозможно. Как сочетается твой необъятный цинизм с несомненным великодушием? Ну, пусть не цинизм, если сильно сказано, но слишком ясное понимание чужих мотивов. И собственных тоже. Откуда у тебя столько замыслов и желаний и почему все они приводят к действию? И почему ты в меня не впечатал эти – как их назвать? – умения, дарования? В печальном итоге я неизвестно зачем сижу на краю света наедине с коньяком, а ты – что ты сейчас делаешь?»
Фляжка стояла рядом и звала подкрепиться. Последовав приглашению, прихватил ее с собой и понес письма на почту. Улица так остро сверкнула солнцем и тенью, что я прикрыл глаза. А открыв, ничего не увидел, только почувствовал подушку под головой. Память качалась, как маятник, отбивая удары кровью в висках. Обнаружив себя на диване, в локанде, попытался сообразить: это уже завтра или еще сегодня? Что за синева в окне – вечерняя или предрассветная? Тишина вокруг говорила о ночи. Алкоголь растворяет время. Был я на почте или не был?
Добравшись до графина с водой, припомнил и почту, и стук в дверь. Приходил столяр, и я с ним договаривался. С бодрым видом, но заплетающимся языком. Все это невыносимо. На почте дописывал письмо дяде, хотя и без того настрочил совершенно лишнего. Не ел целый день. Теперь желудок скручивали разом и голод, и отвращение к еде. Нужно вспомнить, о чем писал. И кого встретил
