Зная мою любовь к рисованию, отец подарил мне голубую коробку акварельных красок «Нева». Моему восторгу не было предела! Отец искренне радовался вместе со мной: «Что, Санек, дождался, наконец?!»
– Ведь такими красками все можно нарисовать! – самоуверенно убеждал я всех и, в целях экономии, поначалу, вымазывал краску из крышечек. Однако, отцова зарплата – не только большие деньги. Это нередко день-два дружеских загулов, а уж это – хорошая пища для «благородного» материнского гнева. Подозвав меня, мать прошептала мне на ухо:
– Подойди к отцу и скажи: «Если так будешь себя вести – мне не нужен такой отец, и забирай свои краски».
Горький комок подкатил к моему горлу, и я наотрез отказался. Мать же была непреклонна, она физиологически не могла переносить неподчинения! Со слезами на глазах я подошел к засыпающему на диване отцу и произнес то, что от меня требовали. При этом мои слезы вполне удовлетворили мать, придав сцене искомую режиссером реалистичность.
Эпизоды моего уродливого произрастания и взлелеянных дурных свойств – не были редки в моей тогдашней жизни:
– Мам, учительница по зоологии сказала, чтобы ко вторнику все принесли скворечники. В субботу «День птиц» – старшеклассники будут их вешать на деревья.
– Ты сам сможешь сделать? – с большим сомнением мама взглянула на меня и, увидев мое вялое безразличие к теме, добавила, – Ладно, я отцу скажу, чтобы сделал.
Несмотря на вечное отсутствие времени, отец с любовью, как это делал когда-то в детстве, смастерил скворечник, ловко выбрав сердцевину из трухлявого чурбака. Крышка, жердочка перед отверстием… чуть подправленная природа для удобной жизни пичуг. Я не понимал этой природной органичности, и на фоне кособоких и однотипных произведений своих сверстников воспринял скворечник, как нечто старое, несовременное и убогое.
С кислой миной я осматривал творение отца, приготовленное для меня, и без лишнего шума оставленное в углу сарая. Вместо радости необычный вид скворечника вызвал у меня злость и раздражение. Я представил издевательства и насмешки моих школьных товарищей, собственную слабость и обиду от невозможности им противостоять и, схватив топор, искрошил птичий домик в щепки.
Мое, тогда еще слабое тело, уже было до краев заполнено мощным эгоизмом! Об отце я не вспомнил, не утруждая себя даже убрать за собой порушенное. Отец же по этому поводу не сказал мне ни слова – он не воспитывал словами и вообще не воспитывал. Он просто показывал, как нужно жить, а точнее, надеялся, что я увижу жизнь и что-то пойму.
Студенчество мое пришлось на «расцвет социализма». Кругом была беспросветная ложь, запреты и травля тех, кто мыслил иначе. Уже выгнали Солженицына, а Сахарова унижали в Горьком. В институтах был запрещен КВН. На престарелых вождей партии невозможно было смотреть без содрогания. Молодой народ наших общаг солидного технического вуза был преимущественно сер, невежественен и совершенно аполитичен. Пьянки, «пульки»,