Вполголоса, для себя, Лизавета буркнула:
– По доле: как маме, так доне…
Все реже Лиза вспоминала о Федоре. Возможно, и вообще вычеркнула бы его из памяти, но в последнее время в поле бабы только о нем и говорили. В село опять зачастил с проверкой старый знакомый Станислав Борисыч. Поговаривали, что он отсидел срок за махинации, другие утверждали, что воевал на фронте… Правды никто не знал, а фининспектор выглядел все так же импозантно… но самое животрепещущее: видели, как Настя Шальнова прохаживалась с ним по берегу, в конце огородов. Сколько в этом было правды и лжи – неизвестно, но председатель колхоза Шальнов ходил злющий, а иногда и в подпитии. Лизавету эти разговоры трогали мало, она даже не принимала в них участия.
Однажды ближе к вечеру на поле прибежал Зинаидин внук Сережка. Принес воды и, захлебываясь от возбуждения, сообщил новость: по улице, где живут Лизавета и Зинаида, понеслись волы. Их никто не может остановить. Безбожно шепелявя, Сережка спешил высказаться:
– Бабушка, я побежал за волами, но их не догнать, а дед Антон на одной ноге и вовсе не может бежать. А волы так страшно ревут. Дед Антон говорит, что однорогого Вакулу укусила оса в глаз, поэтому он и понес.
Все слушали мальчишку, беспокойно переглядываясь. Лизавета вдруг без слов сорвалась с места и побежала. У нее в голове звучала Манина фраза: «…она каждый вечер стоит у ворот, тебя выглядывает…» Лиза бежала, а Манин голос, как заевшая пластинка, повторял: «…стоит у ворот, стоит у ворот…»
Лизавета завернула на свою улицу. Напротив дома Кислицких стояла толпа. У женщины подогнулись ноги, и она опустилась на коленки. Пробовала подняться – не получилось, поэтому так на коленях и ползла. Стала судорожно вспоминать молитву «Отче наш» (когда-то ее научила Анюта), на память ничего не приходило, от этого стало еще страшнее, и женщина осипшим голосом шептала:
– Господи, ты же есть, я знаю! Прости и сделай так, чтобы она была жива! Сделай, прошу! Спаси ее! А меня накажи, все вытерплю! Только пусть она будет жива!
Ей удалось подняться на ноги, но как подошла к толпе – не помнит. Перед глазами мелькали блеклыми пятнами лица Мани, Григория, почему-то Федора… Лизавета с недюжинной силой расталкивала всех и, озираясь по сторонам лихорадочными глазами, глухо вопрошала:
– Где? Где мой ребенок?! Дайте мне Павлинку!
Она все рвалась вперед, ей казалось, ребенок – там. Кто-то ее тянул за подол, не пускал. Она попыталась выдернуть юбку из чьей-то руки. Рука оказалась детской. Лиза с удивлением смотрела на руку, потом услышала:
– Мамка, не пячь! Это я, Павьинка!
– Что это?! Павлинка?!
Потом крикнула в толпу, будто приглашая всех в свидетели:
– Это же моя Павлинка!
Толпа молчала, мужчины неловко переминались с ноги на ногу, избегая взглядов друг друга. Женщины украдкой вытирали глаза.
А