– Когда «Гарда» летит, едва касаясь волн, у меня есть цель и я принадлежу полету, – сразу отозвался капитан. – Мы делаемся едины. Мы лучшая гончая Башни, призовая. Мы – я, команда и «Гарда». Это смысл и счастье.
– И все? – вроде бы расстроился пассажир, сгинув в непроглядности мрака каюты.
– Еще моя Анита, – смутился капитан и совсем тихо прошептал, поясняя. – Она совсем мала, но всякую ночь прилежно жжет на подоконнике лампадку, называет её маяком. Любому кораблю нужны якорь и бухта, иначе он сделается призраком. Нэрриха, тебе не страшно жить без якоря?
– Жить – да, быть – нет…
Дверь каюты качнулась, обрезая разговор. Каждый его участник, как и много раз прежде, остался при своем. Юноша выскользнул из шелка рубахи, уверенно прошел в темноте к койке, сел, расшнуровал башмаки, размотал широкий пояс, обернутый несколько раз вокруг талии. Стянул штаны и лег на пол, прикрыв глаза и припав ухом к доскам. Он не желал слушать сердце, когда рядом звенит вода. Темная, свободная, выглаженная ладонью слабого попутного ветра. Разве вода знает страх бытия? Разве есть смысл спрашивать, живет ли ветер? Стихии существуют изначально, они – суть мира, им не нужны ни якорь, ни бухта.
Нэрриха прикрыл веки. Он нехотя уступал утомлению и признавал: сон неизбежен. Сон составляет весомую часть проклятия жизни, которая однажды смогла изловить тебя, лишить воли и подлинной сути.
Сон, как ни гони, подкрадется и утащит в пучину. Сперва покажет свет, а затем отомстит, ведь в этой жизни ничто не дается без оплаты.
Вода на ладонях волн, обнимающих днище, зазвенела веселее. Далеко, в дремотном видении, вода обрела яркость бирюзы, обожгла взгляд бликами солнца невозвратного дня… Того самого первого осознанного тобою дня, давным-давно канувшего в прошлое. Вода помнит все, в отличие от ветра. Может быть, за это стоит уважать её. Особенно если память, израненная, едва живая – всё же не пытка…
Солнце давно минувшего дня снова, по воле памяти, стояло в зените. Мир был наполнен томлением и восторгом. Волна взметнула пену смеха, как пригоршню щедро даримого жемчуга. Ветер подхватил подарок, подбросил выше. Он перекатывал в своих струях радуги счастья, играл каплями брызг. Ветер тёк широкой рекой по синему руслу моря, стремился к берегу, желая впитать его запахи и наполниться шумом города, болтовней людей и пением птиц. Ветер тек, и не было для него смысла в человечьих делах.
Что такое счастье? Горчит ли горе? Глубоки ли потемки души? Эху безразлично, что за крик оно дробит и искажает, играя в ущелье. Бытие ветра не схоже с людским. Настолько, что порой делается занятно оценить разницу.
В городе шевелились интересные звуки. Ветер тек все медленнее, впитывал их, гладил нагретые крыши, шуршал суховатой листвой. Но – что это?
Надтреснутый звук виуэлы. Единое дыхание толпы пьет крупные глотки