Это я к чему вспомнил? Да вот к чему. Шел я как-то по Кузьминкам. Куда и зачем – не помню. Но поддатый – это точно. Навстречу идет дама. Я на нее как глянул – так внутренне и скончался. Красивая до обалдения. А главное, что меня убило – это натуральность красоты. Ни помады, ни туши всякой. Дама эта тащила увесистую сумку, ее малость перекосило, но один хрен было видно, что фигурка по красоте не уступает мордашке.
Ноги у меня малость запутались, и я понял, что уже иду вслед за красоткой. Догнал, отобрал сумку. И сразу сказал: «Да не ори, не ори. Не нужно мне твое барахлишко. У меня просто врожденная аллергия. Плохо мне делается, когда вижу женщин с тяжелыми сумками». Она так неуверенно улыбнулась: «А далеко нести-то…» Я мотнул башкой: «Ну вот тем более».
Странное дело – по виду в ней не было ничего иностранного, но звали ее – Фатима. Шли-шли, трындели о том-о сем. И в конце концов пришли в Текстильщики, почти ко мне домой, только на параллельную улицу. Фатима вдруг остановилась: «Дальше я сама». А я от большого ума и слушать ее не стал: «Пошли, пошли».
Заходим во двор. За столом мужики козла забивают. И один из них встает и идет к нам. Как у Василь Палыча Аксенова – «возмущенные глаза, морда вся в яичнице». Кстати, вот у него эта самая морда была явно азиатская. Подходит этот пудель – и что б вы думали? Не, я многое могу понять. Потом выяснилось, что был муж Фатимы. Ну, увидел ты жену с другим мужиком. Так с ним сначала и разберись! А этот крендель без слов – тресь! – Фатиме по личику. На ногах она устояла, только пару шагов назад сделала. Ах, твою мать-мать-перемать! Я, конечно, уже догадался, что этот хмырь ей не чужой. Но мне уже было все по барабану. И кто он есть, и что за столом еще десяток мужиков. Сумка сама выскользнула из руки, и начал я этого Отеллу окучивать. Тогда я был кмс по боксу в полном, можно сказать, расцвете сил. Лупил я его от души, не давая упасть. Помню, в глазах – сиреневый туман, и убить его хочется. Как-то со стороны в голове слышалось – «Борян! Борян! Завязывай! Убьешь ведь!» Слышать-то слышал, но продолжал дубасить. Но – опять, как в песне – «мне кто-то на плечи повис». С трудом опилки в голове улеглись на место, и я обнаружил, что на одной руке висит Фатима, а за шею меня держит бывший одноклассник Саня – мы с ним вместе в боксе начинали. Саня увидел, что я мал-мала очухался, отпустил меня: «Совсем охренел? За что ты его так? Это ж его баба!» А от этих слов у меня опять… сиреневый туман. Ну, Саня меня знал, поэтому сразу отскочил в сторону: «Да иди в жопу! Долбанутый…»
А дальше… дальше хренотень пошла сплошная. Как в мыльной опере. Я уговаривал Фатиму пойти рука об руку в светлое будущее. Мужа ее поуродованного грозно предупреждал – типа, пальцем тронет, дык я его всех родственников вырежу до седьмого колена. Страсти, короче, и мордасти. А потом окончательно протрезвел