– Похоже, они не врут, город действительно закрыт, – как будто еще оставались сомнения, как будто двигаясь в сторону города эти последние пять километров до разворота, он рассчитывал на то, что это всего лишь розыгрыш, неудачная шутка.
Проснулся Мишка, спустился со второго этажа и хлопнул дверцей холодильника. Я подняла голову и сказала:
– Город закрыли.
– В смысле? – он обернулся, и почему-то его заспанный вид, взлохмаченные со сна волосы и след от подушки на щеке сразу меня успокоили.
– В Москве карантин. Сережа едет домой, бабушке я звонила, у нее все в порядке. Какое-то время в город попасть будет нельзя.
– Клёво, – сказал мой беспечный тощий мальчик, в жизни у которого не было проблем горше сломанной игровой приставки.
Его эта новость ничуть не испугала; может быть, он подумал о том, что каникулы продлятся еще на какое-то время, а может быть, не подумал вообще ничего, а просто сонно улыбнулся мне, и подхватив пачку апельсинового сока и печенье, шаркая ногами, отправился назад в свою комнату.
Все это действительно было еще не страшно. Невозможно было представить себе, что карантин не закончится в несколько недель. По телевизору в эти дни говорили «временная мера», «ситуация под контролем», «в городе достаточно лекарств, поставки продовольствия организованы»; новости не шли еще бесконечным потоком, с бегущей строкой внизу экрана и прямыми включениями с улиц, которые выглядели странно пустыми, с редкими прохожими в марлевых повязках; по всем каналам еще было полно развлекательных передач и рекламы, и никто еще не испугался по-настоящему: ни те, кто остался внутри, ни мы, оставшиеся снаружи. Утра начинались с новостей, со звонков маме и друзьям. Сережа работал удаленно, это было даже приятно – внеурочный отпуск; наша связь с городом была не прервана, а просто ограничена. Идея пробраться в город и забрать маму казалась несрочной – первый раз мы заговорили об этом не всерьез, за ужином, кажется, в первый день карантина, и в первые дни Сережа