– Ясно, – Богушек достал и развернул планшет. Отметив на нём что-то, посмотрел на Майзеля: – Пока ребята готовят файл, – может, кофе?
Майзель кивнул:
– Божена, два кофе! Мне – эспрессо, а Гонте – ведро сорта «Полицейская бурда», как он любит.
– Готово, – минуту спустя сообщила машина.
Майзель стремительно поднялся, взял из открывшегося в стене люка кухонного подъёмника поднос с напитками и вернулся на диван:
– Ваш кофе, пан полицмейстер. Давай, рассказывай.
– А чего рассказывать? – пожал плечами Богушек. – Сейчас файл нарисуется, сам всё и увидишь.
– Гонта, не зли меня, на ночь глядя. Мне ещё охранять мирный сон пражан, а ты меня провоцируешь. В чём дело?!
– Учитывая внешность этой мурены, и неплохо изучив твои комплексы, я в тихой панике, – сознался Богушек, сделав здоровенный глоток горячего, как огонь, напитка. – Приплюсуем сюда её язычок, острый, что твоя бритва, – и получим гремучую смесь, от которой паника переходит уже в истерику. А по мне ещё не заметно?
– Вот теперь заметно, – прищурился Майзель, разглядывая Богушека.
– Из Москвы её выперли с треском, с третьего курса журфака МГУ, хотя Горби уже развешивал нам по ушам свою вермишель, – со вздохом продолжил Богушек. – С формулировкой «за антисоветские провокации». Там была какая-то мутноватая история с любовью и ненавистью, – если хочешь, я уточню.
– Хочу. Обожаю истории о любви и ненависти.
– Принято. Восстановилась она в Праге через год, после того, как поработала репортёром в «Курьере». Вышла замуж за Франту Горалека, развелась с ним через полгода.
– Горалек? – приподнял Майзель левую бровь. – Что, тот самый?!
– Подавал, между прочим, большие надежды, – хмыкнул Богушек. – Правда, нынче подаёт исключительно доносы на нас в «Свободу слова», но ведь и таперича – оно не то, что давеча.
– Дальше, – кивнул Майзель.
– Может, дождёшься файла? – кротко вздохнул Богушек.
– Гонта.
– Ну, как знаешь, – Богушек сделал ещё один глоток. – Отец – Матиаш Томан, профессор славистики Карлова Университета, заведующий кафедрой русской литературы XIX века до самой смерти в девяносто втором.
– Да вроде к девяносто второму не было уже таких катаклизмов, – прищурился Майзель. – Или я что-то упустил?
– Обстоятельства личного свойства, – пожал плечами Богушек.
– Точно?
– Вот как бог свят.
– Ну, рассказывай.
– А ты меня не подгоняй, – огрызнулся Гонта. – Рассказывать о нём особенно нечего – всё штатно. А вот супруга его, первая и единственная, мать Елены, – это да!
– Специально меня дразнишь, – демонстративно обиделся Майзель. – Ну?!
– Урождённая княжна Мышлаевская, – продолжил Богушек. – Умерла через месяц после похорон супруга.
– Ого.
Майзель хрустнул пальцами. Они жили и умерли в один день, подумал он. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.