– Нет. Это не дурость.
– Это любовь. Я знаю. Ты надеешься это на всю жизнь растянуть?
– Я знаю, так и будет.
– Я же говорю, – ты смельчак. Я бы никогда на такое не решился. Но пускай тебе повезёт! И Танька чтобы была счастливой. А если не сумеешь, – тогда я появлюсь. Или другой такой же. Понял?
– Понял.
– Это хорошо. Я хотел с тобой сам поговорить, но, видишь – ты первый начал. Так что – держись, Дюхон! Я тебя люблю. И Таньку твою тоже люблю, тем более, она почти снегурочка, – и, довольный своей шуткой, Данька заржал, как конь. – Ирисок тебе отсыпать?
Это значило – занять деньжат. «Занять» – даже это был эвфемизм. Андрею всегда казалось – Данька принимает возвращаемые долги лишь затем, чтобы его не оскорбить.
– Не надо. Спасибо.
– Да, знаю я твоё «спасибо». Так уж прямо и не надо.
– Я сам.
– Что – сам?! Чего ты плетёшь-то – сам?! Или попадёшь на карандаш, или… Возьми, Дюхон. Тебе нужно, особенно сейчас.
– А тебе?
– Я себе ещё нафарцую. Деньги – говно, Дюхон. Их много нужно иметь, чтобы раздавать их легко и красиво. А ещё лучше – незаметно. Чтобы никто даже не понял! У меня всё есть, Дюхон. Кроме самого главного. А все остальное тогда – ни к чему вовсе.
– Это же я тебе завидовал всегда, – Андрею показалось, он сейчас заплачет.
– Ты не завидовал, – Данька улыбнулся. – Зависть – это совсем другое. Зависть – это когда у тебя нет, и ты хочешь и делаешь всё, чтобы у всех остальных – не было тоже. И я тебе не завидую. Я ведь хочу, чтобы у всех было. И у тебя, и у меня. У всех!
– Так не бывает.
– Понятно, не бывает. Здесь – не бывает.
– А где бывает? Там? В Америке? В Израиле?
– Мы, наверное, скоро уедем, Дюхон, – вздохнул Данька.
– Куда?! – опешил Андрей.
– В Штаты, скорее всего.
– Зачем?! Почему?!
– Я тоже от этого не в восторге, – пожал плечами Данька. – Мне тут удобно, уютно, всё схвачено. Просто, если меня в армию заберут, мама этого не переживёт. Дело тут… В общем, я это знаю.
– Как это – в армию?! У нас же военная кафедра!
– Её закроют летом, Дюхон, – он усмехнулся. – Мы с тобой попали в демографическую яму – дети детей войны, нас слишком мало, страна же – по-прежнему в кольце врагов. Понимаешь, какая петрушенция. Если бы меня научили ходить строем за пару недель, а потом отправили заниматься делом – я бы не возражал. Но никого не интересует, что я умею. Тем более – чего я хочу или смог бы. Им надо процент обеспечить. Поэтому меня загребут и отправят строить дачу какому-нибудь генералу. Или канаву рыть – отсюда и до обеда. Они от этого скоро схлопнутся, как чёрная дыра, Дюхон. Вся страна. Просрали державу уже, в общем. Понимаешь, Дюхон?
– Но можно же как-то… выкрутиться, – краснея и морщась, пробормотал Андрей. – С вашими связями…
– Нет, – покачал головой Данька. – Отец не станет. Мама – она да, она бы костьми легла, но отец – нет. И ей не позволит. И я не позволю. Я еврей, Дюхон. Я не могу допустить, чтобы мне шипели вслед: вывернулся, жидовская