И вот, незаметно подкрался Новый 1991 год. Самый серый Новый год в моей жизни. Я встречала его у Климова, он сделал так, чтобы мы остались вдвоем. Первоначально, мы собирались идти к друзьям, но Серега передумал. Я откровенно скучала и даже не скрывала этого, а наоборот всячески выказывала свое недовольство и разочарование.
Утром мы фотографировались. Кстати, на фотографиях я выгляжу вполне довольной жизнью или собой. Недавно просмотрев страницы своего дневника за 1990 год, я пришла к выводу, что я практически всегда оставалась довольной жизнью, при любых обстоятельствах, мотивируя тем, «что все, что не делается – к лучшему». До этого декабря череда моих коротких и длинных романов, сменяющих друг дружку, а чаще, развивающихся параллельно не так больно задевали меня. Если они кончались, я просто констатировала смерть, и жила дальше в свое удовольствие. Подумаешь, горе какое – умерла любовь! Похоронить и забыть! Нет, возможно, я лукавлю, любовь Алексея Павлова – первая, которую мне предстояло похоронить. Я никогда так и не смерилась с мыслью о том, что этой любви вообще не существовало, что она погибла, не успев родиться. А я, с таким усердием занималась ее похоронами, как вдруг поняла, что не могу, не хочу, чтобы ее не стало. Мне нужна была его любовь! Но его «неопределенное ко мне чувство», ценой моих нечеловеческих усилий, переросло в совершенно определенную неприязнь. Ненавидел ли он меня, думаю, нет. Просто он не знал, как себя вести дальше. Алешка еще никогда не попадал в круговорот таких «глобальных страстей». Я, ощущая, себя с ним маленькой девочкой, наивной и беспомощной, совершенно не учитывала, что он то, как раз и был – маленьким мальчиком, сущим ребенком. Куда уж мне было это понять, я считала себя настолько умудренной опытом, к своим 18 годам, что и от своих сверстников требовала соответствия. А они были детьми. Злыми, кровожадными детьми, которые не прощают обид. Я же, со снисходительностью взрослой женщины, допускала такую агрессивность в их поведении. Я считала, что это возраст безжалостного юношеского максимализма и, что это скоро пройдет. Пройдет с годами, как все проходит. Но одновременно мне хотелось, чтобы они оставались детьми и особенно Палыч. Я любила в нем ребенка, с тонкими руками и хрупкими пальцами. Вечно взъерошенного малыша, такого неуклюжего и собранного, одновременно. С маленькими, цепкими черными глазками, которые смотрели из-под лобья так, как будто пытались добраться до самых сокровенных уголков твоей души. Они унижали, раздавливали, приводили в трепет. Но чаще он просто не смотрел