В доме хранилось несколько портретов Рады. Их все создал Дьёрдь – запечатлённые в камне кровью и альрома, очерченные неземными тенями фрески. С них мама смотрела такой, какой была внутренне, по существу: россыпью рдяных лучей, матовых, прозрачных, ярких, ясных… и всегда беспечных, всегда радостных. Она была похожа на зарю. Рассвет.
Но сквозь потоки алого света проступали и настораживающие черты. Жанна пристальнее всматривалась в блуждающую на пунцовых губах жадную, бездумную улыбку, в источающие дразнящий пламень властные тёмные глаза. Пышные распущенные кудри раздувались над недвижными алебастровыми плечами, как ночной шторм. Всё просто: такой женщине хочется отдать жизнь. Дьёрдь запечатлел на своих картинах образ самой страсти и чувственности: стихийная сила, которая соблазняет и пугает, и разрушает, и остаётся всегда одинокой, и нет того, кто разделил бы это одиночество, кто научился бы любить ту, кого невозможно не желать.
А что, в таком случае, любовь? В чём смысл любви? Возможно, любить – значит чувствовать высшее предназначение души, скрытое даже от неё самой. Это и есть высшее чувство.
Жанна поняла, что запуталась. Всё это красиво звучало, но… Честно говоря, трудно было любить маму. Да она, такое впечатление, и не нуждалась в любви (хотя отец утверждал обратное). Она была такой взбалмошной, жестокой, эгоистичной… порой просто вульгарной. Иногда она казалась Жанне сборищем всех пороков под одной обольстительной оболочкой. Во всём, что Рада вытворяла, не просматривалось ни крупицы смысла.
1
Не далее как вчера она заявила такое, что даже Дьёрдь ей возразил, и у них чуть не вышла размолвка. Дождавшись, пока приближённые основательно напьются – Дьёрдь не пил – Рада (не настолько пьяная, как хотела казаться) ляпнула мимоходом: почему бы, дескать, не уничтожить Пульс? Он только «фонит». Раз он всё равно почти погас, пусть уходит в развоплощение, кэлюме и без него прекрасно справятся. Это он, а не Рада, вызывает брожение умов. Если бы не возня вокруг Пульса, все давно бы присоединились к Островичи и жили без забот.
Дьёрдь, услышав такое соображение, даже отшатнулся – возможно, оттого, что ему подобная мысль тоже приходила в голову. Он никогда не скрывал, что веяние альрома для него мучительно.
– А… самому… Чалэ, ты показывала… эти свои… планы… – спросил он, опустив глаза.
Рада принуждённо улыбнулась.
– Нет, Дьёрке. Я давно уже ни с кем не делюсь своими мыслями просто так, – она помолчала. – Я научилась ставить телепатический заслон. Он и сейчас стоит. Здесь. – Дьёрдь опустил голову. – Я хотела сначала с тобой посоветоваться.
Дьёрдь вздохнул, потом отошёл к окну; Рада настороженно наблюдала за ним. Он неохотно поглядел в небо и покачал головой.
– Я вижу в твоём будущем страшные испытания, – без улыбки