– Стася-джан, ты, главное, корень не обрывай, не то растение обидится и в следующем году не вырастет, – объясняла Ясаман, показывая, как нужно правильно обрезать ножом стебель конского щавеля – так, чтобы оставался торчащий из земли крохотный вершок.
Настасья кивала, напряженно прислушиваясь к трудной, местами стрекочущей, шершавой речи.
– Вы только… ммм… тихо говорите, чтобы я понимала, – попросила она.
– А я разве ору? – развела руками Ясаман.
Валинка рассмеялась.
– Она хочет сказать – медленнее говори. Строчишь как пулемет, вот она твою скороговорку и не понимает.
– Буду медленно, – обещала Ясаман.
Настасья обернулась к огромному раскидистому дубу, под сенью которого, на сложенном вдвое домотканом пледе, лежал Кирюша. Сидящая рядом Анатолия сделала успокаивающий жест рукой – все в порядке, не волнуйся. Из-за слабого здоровья толком насобирать конского щавеля ей не удалось – через полчаса закружилась голова, и к горлу подступила тошнота. Потому ее назначили ответственной за ребенка, а остальные женщины, согнувшись в три погибели, медленно продвигаясь вверх по пологому склону, обрезали ножами и складывали в мешки волнистые по краю листья авелука, стараясь сохранить всю длину стебеля.
– Стебли тоже съедобные? – полюбопытствовала Настасья.
– Нет, мы их потом выкинем, – ответила Валинка.
Настасья решила, что прасвекровь иронизирует, но та даже не улыбалась.
– Сейчас соберем авелук, и ты поймешь, зачем нам стебли.
Алиса обрывала первую, еще не успевшую созреть землянику и ела, гримасничая от горчинки.
– Зачем ты ее портишь? Оставь, пусть созреет, – сделала ей замечание Настасья.
– Мне так вкусно!
– Созреет – будет вкуснее.
– Ладно, съем еще две штучечки и все!
Солнце давно уже поднялось, но день выдался милосердно облачным, подгоняемая ветром туманная дымка затянула небо от одного его края до другого, воздух был золотист