– Отставить «цель два», Гапоненко! Передавать: цель один применила помехи!
Аппаратура гудела знакомо и ровно. Как сотни тысяч комаров. Гапоненко понял, что это были помехи. А вот теперь вторая.
– Цель два…
Они навалились с разных сторон, пытаясь прорваться к охраняемому объекту. И вдруг экран ослеп.
– Цели потеряны.
Я метнулся к блоку питания. Рванул его на себя. Стронулся с места посредник – майор и тоже уткнулся в скопление проводов и ламп.
Все, точка. Не точка, а гроб. «Гробовщик вы, товарищ лейтенант Дегтярев! – скажет Хач. – Вы подвели полк!». Секунды стучали в сердце. Сколько раз они уже стукнули?
– Марченко, схему!
Зачем тебе схема, Ленька? Пока будешь копаться, пока устранишь неисправность, противник забросает тебя бомбами. Схема не нужна, потому что я знаю ее наизусть. А станция не работает. Может, в приемнике?.. Куда это лезет Гапоненко? Зачем ему ЗИП?..
А тот уже выхватил лампу, открыл приемный блок и движением фокусника заменил одну из ламп.
Сколько у тебя чувств, Гапоненко? Если ты найдешь сейчас неисправность, я скажу, что ты колдун. Потому что одних знаний здесь недостаточно. Сколько у человека чувств вообще? Пять?.. Значит, у тебя, Гапоненко, на одно больше…
Ровный гуд аппаратуры, гуд сотен тысяч комаров. Развертка высвечивает цели. Прошло всего тринадцать секунд.
– «Бамбук»! я – «Гроб». Цель…
Все, что было потом, происходило уже в рамках привычного. Ослепший на тринадцать секунд экран жил во мне, когда мы перемещались на запасную позицию и когда ловили цели в противогазах. Я даже не обеспокоился, когда тучный майор-посредник неожиданной вводной «вывел меня из строя». Даже не усомнился, что расчет и без меня сработает, как надо.
Команда «отбой» прозвучала с восходом солнца. За посредником на позицию прислали газик. Я сопроводил его до машины и даже распахнул перед ним дверцу. Не из подхалимажа, а от довольства тем, что удачно сработали, и он был тому свидетелем.
Перед тем, как отбыть, посредник сказал:
– Я удовлетворен.
– Спасибо, товарищ майор, – не по уставу ответил я и поймал себя на том, что прозвучало не «байор», и, значит, нос мой пришел в норму.
Проводив его, я открыл кабину станции:
– Вылазь, гробовщики!
Мы уселись, кто на что. Гапоненко потянулся к брустверу, смял в пригоршне снег, бросил. Затем закурил.
Я мог бы в то утро сказать ему много хороших слов. Они были лишними. Голубоватые рассветные сумерки спокойно уплывали в сторону недалекого леса. Голубизна задерживалась на островках снега, но и там тихо и безмятежно таяла. Даже мысли были дремотно-безмятежными.
– Товарищ лейтенант!
– Что, Алексей? – Я первый раз назвал Гапоненко по имени.
– Помните наш разговор? – В лице его тоже была безмятежность. Только две