Глава 2
Валентин Ледников
Il a mange de plus d'un pain
Он ел не только хлеб
Старый барон Ренн более всего походил на чудаковатого английского лорда – вельветовые брюки, твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, рассеянно-предупредительная улыбка, невыносимая вежливость, снисходительно-терпеливое внимание к собеседнику, какую бы чушь тот ни нес, и ясное ощущение, что про себя он давно уже знает, что в этой жизни важно, а что нет. Между тем в нем не было ни капли британской крови – в основном французская, итальянская и русская, а в Лондоне он бывал только несколько раз наездом. Видимо, предки его, прожившие немало лет в России, куда попали еще во времена Екатерины Великой, совершенно обрусели в том смысле, что прониклись пресловутой всемирной отзывчивостью русского человека, которая позволяет ему быть при нужде или желании французом, немцем или узбеком.
Той самой, из-за которой русские так и не могут разобраться, что они за народ такой, и за границей своего отечества вовсе не тянутся друг к другу.
– И что это за фантазия, мой милый, вдруг вспоминать какого-то там присяжного поверенного Переверзева, ничем особенным тут, в Париже, себя не проявившего?
Ренн смотрел на Ледникова выцветшими до прозрачности глазами и, как всегда, улыбался чему-то своему.
– Так ведь тут не столько в нем дело, Петр Карлович, сколько в принципе, – как бы извиняясь, пожал плечами Ледников. – Раз уж мы с отцом приняли на себя обязанность рассказать обо всех генеральных прокурорах России, то придется писать и о Переверзеве, и о Зарудном, и о Ефремове – самых последних. Их сегодня уже никто и не помнит, но… Принцип есть принцип – раз уж возложил на себя такую обязанность, так будь любезен.
Ледников невольно улыбнулся про себя – в общении с Ренном он незаметно переходил на какую-то старорежимную речь с весьма замысловатыми устаревшими оборотами. Видимо, и тут проклятая всемирная отзывчивость срабатывала.
– Да-да, принсипы, – опять безмятежно улыбнулся Ренн. – Принсипы… Извините, дорогой мой, не напомните, кто же это так говорил – принсипы? А то помню, что какой-то литературный герой, а какой именно – нет! Запамятовал, старый хрыч!
– Павел Петрович Кирсанов так говорил. У Тургенева в «Отцах и детях».
– Ах да! Конечно! Это ведь тот самый, который был неисправимым англоманом?
– Тот самый.
– И чего он мне вдруг в голову пришел? Принсипы… Отвратительно звучит. Но привязалось… Экое наказание!
Старик был совершенно неотразим. Но сразу чувствовалось, что он вовсе не прост. В своей долгой и крученой жизни он, как выражаются французы, a mange de plus d’un pain. То есть ел не только хлеб. Ему пришлось вкусить самые экзотические блюда и пережить многое и многих. Отец Ледникова познакомился с ним и его сестрой Ирен, когда участвовал в организации перезахоронения праха Деникина и Ильина. Ренн с его многочисленными знакомыми по всей Европе помог преодолеть бесконечные юридические и прочие рогатки.