Ты был тихий, как мартовский снег.
Ну а я? Я была молодою.
Я счастливой была на земле,
я несчастной, наверно, казалась.
Твои письма лежат на столе.
…Как бесстрашно я к ним прикасалась!
* * *
Я знаю, скажут обо мне:
лукавая жена.
Но кто бы знал
что лишь во сне
тебе я неверна.
Что лишь во сне есть дом и сад –
будь проклят этот сон! –
уже пятнадцать лет назад
и тысячу времен.
А тот один, кто виноват, –
один, один, один –
уже пятнадцать лет подряд
здоров и невредим.
Читает книги, пьет вино,
не верит даже в Ад.
Но по ночам идет за мной
пятнадцать лет подряд.
Неважно где, неважно как –
я чую трепет рук,
я вижу тень, я слышу шаг –
и просыпаюсь вдруг.
…Будь проклят день и проклят час –
Кощея злая мгла,
когда соединила нас
смертельная игла:
Игла в яйце,
Яйцо в утице.
Ну а я в венце –
на распутьице.
«Браки свершаются на небесах…»
Ты муж на небесах мне…
что – земное?!
Оно пройдет, растаяв без следа,
как испокон веков в пыли и зное
бесследно исчезали города.
Все станет глиной – штампы и бумаги,
завистливые злые языки,
Истлеют даже розы… Но во прахе
потомок мой увидит тень руки,
дарившей их, твоей руки, любимый,
И, может быть, беседуя со мной,
он вдруг поймет, что жизнь проходит мимо,
сквозь бездну лет – увидит лето Крыма
и повторит мой страшный путь земной…
* * *
Если разлюбишь меня – скажи.
Горькая правда сильнее лжи.
Издавна наш говорит народ:
ложка сухая рот дерет.
Сухо во рту от глухой тоски –
на расстоянье одной руки,
как в Аду – на расстоянье огня,
в котором тебе гореть без меня.
Если разлюбишь – не говори,
я пойму по платку зари,
по его почерневшей кайме
пойму, что не вернешься ко мне.
Черным узлом завяжу концы,
слезы – доносчики а не гонцы.
Я не пошлю их в далекий путь,
а заточу их в темницу-грудь,
в сердце сошлю, где черным-черно.
Пусть разорвется от слез оно! –
страшно сказать… Но страшнее тьма –
если тебя разлюблю сама.
* * *
Любовь – это двадцать лет разлуки,
Это тысяча лет такого огня,
когда руки не помнят что они – руки,
и не видят глаза среди бела дня.
Есть горы вокруг, но нет преграды,
моря – но и они не страшны.
И нет ничего на земле – и не надо! –
в час стыдящийся себя тишины,
в час ночного, бушующего прибоя,
когда