А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь
(полный тайных тревог),
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
Пародия
* * *
Идут белые снеги
(тоже мне ходоки),
и ногам яро бегать
стало ох не с руки.
Рвя язык мой превратный,
Серафим отощал;
будет ведать пернатый,
что случится рвачам.
Снеги прямо ступают
на восток или норд.
Я к РФ подъезжаю
задней мыслью вперед.
Чьи-то души с насеста
в небо мечут швартов,
мне бы тоже иметься
надо сверху миров.
Но мне чудо не снится.
Я как ГЭС фарисей
сном и духом сложился
там под Братскую сень.
Я с Россиею в браке
всем хребтом. «Бракодел», —
говорят мне писаки,
чьи хребты не у дел.
Жил игриво, задорно!
Не спадал мой накал,
когда поочередно
я все власти лобзал,
и они впишут «Женька»
в титул всех картотек,
сдвинув Пушкина, Стеньку
и Серебряный Век.
Мне всегда было сладко,
и теперь не тужу,
в расписном анораке
в новый рупор жужжу.
У меня много силы,
и поэтому впрок
я набрал у России
всего сколько смог.
Мне она не забудет,
что я взял без труда.
Ах, с нее не убудет,
это ей – ерунда.
Идут снеги кривые,
как курсив от балды,
мне в стихи и за выю
наливают воды.
Вот опять наметелил
и надеждою полн:
снова купит Рассея
мой продажный глагол.
Дмитрий Быков
Уходит год, который меня любил.
Приходит новый.
От грома петард, от пенья его мобил
Разит столовой.
Уходит мир, который меня любил.
Вся ткань – сквозная.
Всего страшней, что я его погубил,
Того не зная.
Маршрутный