Он чувствует как отдельные линии рисунка вгрызаются в его плоть, проходят насквозь, выступая уже с противоположной стороны. Вокруг монумента снуют какие-то тени с козлиными головами, ему кажется, что он узнает их. Это правительство Мочалок в полном составе пришло поглазеть на его мучения. Они о чем-то тихо переговариваются между собой.
Их приглушенные голоса звучат внутри него, в них нет ни капли сочувствия.
«Боже милосердный, возьми меня, наконец, к себе,» – молит Лаврентий Петрович, но всевышний не слышит его, зато соратники осуждающе качают козлиными головами.
«Негоже тебе, грешник, молить о снисхождении, – шепчет первый кум. – Ты должен выдержать до конца. Всевышний выбрал тебя, как наиболее достойного, это награда.»
«Могу тебе ее отдать», – возражает Лаврентий Петрович.
«Недостоин я, недостоин… – первый кум в смирении наклоняет голову и теперь его не различишь среди других козлиных голов.
«Но почему эта ужасная Ж…, – сопротивляется из последних сил Лаврентий Петрович, – если мне суждено принять мученическую смерть за демократию, за народ, хочу как Иисус. На кресте.»
«У каждого Христа своя Голгофа, – объясняет Аркаша, – ты всю жизнь был жопой.» При этом его козлиная физиономия оскаляется в ужасной ухмылке.
«Неправда, я был секретарем парторганизации».
«И я о том же,» – подтверждает собачья голова с наглой Аркашиной ухмылкой.
«Я же за народ, за демократию, я всегда хотел, как лучше.»
«Для себя,» – поправляет его Аркаша.
– Ей богу, не корысти ради, – вопит в отчаянии Лаврентий Петрович.
– Не богохульствуй, – раздается громогласный голос, – не мне ты служил, Мамоне.
Мамоне, мамоне, – подхватывает козлиная рать и начинает плясать вокруг монумента.
Лаврентий Петрович со страхом смотрит вверх, в бездонное ночное небо. Силы оставляют его.
Приходил в себя он долго и мучительно. Когда, наконец, открыл глаза, вокруг стояла удивительная тишина, ни ветерка, ни шороха травы.
– Хочешь жвачку? – голос еле слышный, почти бестелесый.
Лаврентий Петрович в испуге дергается. На вершине монумента он видит полупрозрачную белесую фигуру.
– Ты кто?
– Конь в пальто.
– Какой конь? – Лаврентий Петрович теснее прижимается к монументу, сердце учащенно бьется.
– Да не пугайся, пошутил я. Если неудачно, извини. Ангел-хранитель твой, душу сопровождать должен. Так жвачку хочешь?
– Значит я, того?
– Того, того. Принял мученическую смерть на монументе.
– За народ, за демократию?
– За нее самую, – соглашается ангел. – Ну что, полетели. Некогда мне, зарплату от выработки платят. Приходится крутиться.
– Прямо