Однако, слово «роман» не подходило к тем чувствам, которые Лена вынашивала в своем сердце. Она, не знавшая физической любви, вынуждена была считать, что платонические отношения, которые связывали ее с Ильей Николаевичем сейчас, просто идеальны и не нуждаются в более глубоком развитии… Единственно, чего бы ей хотелось, так это возможности предельного уединения с Тарасовым. Она мечтала хотя бы раз остаться с ним в классе на несколько часов, чтобы иметь возможность побыть с ним подольше и поговорить не только о музыке, но и так, вообще, о жизни… Возможно, она позволит даже ему себя поцеловать. А дальше он и сам не пойдет – не может человек, живший одной музыкой и так много времени ей уделявшей, променять чистоту настоящих отношений с сексом. «Секс – какое соленое, отравляющее душу, слово».
Но первого декабря, когда снега в городе выпало столько, что дворнику вечером пришлось откапывать двери училища, а транспорт вообще встал, Лена, спустившись в гардероб, увидела поджидающего кого-то у самого выхода Тарасова. Одевшись, она хотела было пройти мимо, как он вдруг, быстро оглянувшись и убедившись, что их никто не видит, незаметно сунул ей в руку записку. И тотчас, развернувшись, почти бегом кинулся к лестнице, ведущей на второй этаж. Было семь часов вечера – училище опустело, запертые классы притихли и стали непохожи сами на себя. Сомкнув широкие лаковые деревянные губы и спрятав белые и желтые зубы-клавиши, задремали пианино и рояли. Гардеробщица что-то вязала у себя в уголке, рядом с ней стояла электрическая плитка, на которой разогревался гороховый суп, аромат которого слегка оживлял училищные горьковатые от мастики и обилия сухого дерева запахи…
Лена с бьющимся сердцем развернула записку и прочла: «Класс 202». Это был класс духовиков, там занимались трубачи, саксофонисты, флейтисты…
Он находился на втором этаже, в самом конце, под лестницей, ведущей на чердак.
Лена как была в пальто и меховом капоре поднялась по лестнице и остановилась в нерешительности перед дверью с потускневшей табличкой «202».
– Входи, – вдруг распахнулась дверь, и Илья Николаевич почти втащил Лену в класс. – Раздевайся…
Он стоял перед ней во всем черном, что так шло к нему, а в чистых и блестящих светлых волосах его играли блики от электрических ламп. Глаза его блестели, тяжелые веки делали взгляд насмешливым, сонным и, вместе с тем, внимательным…
Он обнял ее, и Лена от неожиданности и обрушившихся на нее чувств, едва не потеряла сознание… Он не целовал ее, а только обнимал, прижимая к себе и пытаясь руками охватить всю ее целиком вместе с расстегнутым теплым пальто, съехавшим с ее головы норковым капором и ставшими