Казалось мне, что я уже всё решил, когда одним утром Прохор проболтался о Фустате, где по случаю сторговал какую-то утварь. Не помню, о чём путанно говорил он – о посуде или об упряжи, только меня словно озарило. Имея указание на старый Каир, искал я жилище Карно ближе к цитадели, полагая древность построения поселения сего сродни нашим городищам. Но Африка мыслила иначе; и ныне предместье, Фустат оставался теперь последней моей надеждой – некогда средневековая столица Египта, безжалостно сожжённая по приказу халифа в виду крестоносных армий Амори Иерусалимского и возрождённая Саладдином, и теперь ещё часто нарекалась Старым Каиром.
Когда мы покидали уже Джизу, нас удивила суета вокруг.
– Грядёт пыльная буря, – встревожено доложил араб-проводник. – Ехать нельзя.
Мы с Прохором переглянулись, словно вопрошая друг друга, какого Ведуна готовит нам судьба на сей раз – и, ничего не ответив, продолжили сборы.
Уже почти достигли мы цели, проехав две версты по садам, занявшим почти весь промежуток между этими городами и питавшим помыслы о защите, и когда переезжали высокий каменный, утверждённый наподобие моста канал, пески восстали не на шутку; араб, оказавшись в стороне всего на три сажени, куда-то исчез без следа, словно тщедушие его только и ждало повода рассыпаться в летящем песке, прихватив как память часть наших пожитков, а мы, ведомые более чем ведущие чутьём наших верблюдов, выбрались, наконец, к самой окраине искомого селения. Тьма поглотила собой всё вокруг – я и думать не мог, что окажусь в ночи, где едва смогу дышать, завернув лицо одеждой. Страх задохнуться и быть погребённым толкал меня вперёд, вой и свист мешали слышать сдавленные вопли невидимых моих спутников, мне казалось, что чьи-то локти толкают меня, а плечи помогают держать направление, что в своём движении наталкиваюсь и сам я на чужих людей и животных, как и мы, застигнутых бурей – впрочем, то могло быть лишь иллюзией. Не менее получаса то сгибаясь, то ползком двигались мы в совершенно неизвестном направлении, только бы достигнуть чего-то, что ещё недавно созерцали как предместье. Под какой-то стеной, укрывшей нас от стихии, мы и остались бы лежать до вечера, если бы Прохор Хлебников не решился перескочить её, и вскоре уже запирали за собой дверь пустого жилища. Некоторое время оба, прислонившись к большому бочонку, наслаждались мы тихим покоем, а после – найденной в нём свежей водой, выдавшей нам временное отсутствие хозяев, о спасении которых я искренне помолился в благодарности за невольное их гостеприимство.
Часа два спустя, когда порывы стихли, и тонкая пыль, превращавшая дом в подобие мутной заводи, немного осела, я с удивлением и жадным интересом рассматривал причудливую обстановку дома, в котором мне посчастливилось очутиться. Трудно было поверить, но по собранию книг и рукописей мне стало понятно, что тот, кого я безуспешно искал – найден.
Никто, кроме маститого учёного, не мог, конечно,