***
Как и раньше ему казалось, что все окружающие уважают его таланты, хотя давно многим было ясно, что он обычный летун. И что и теперь продолжает в том же духе, но только уже по несколько иной причине, просто никто особо не хотел иметь с ним дела.
Но самое смешное и интересное заключалось в том, что он так и не замечал истинного отношения к себе окружающих… А те, не только его бывшие товарищи по факультету, которых он в своё время сдавал пачками, не сомневаясь и не сожалея ни минуты, с той же неприкрытой насмешкой взирали на знаменитого директора института только с громким названием, и даже журналисты, берущие у него интервью, а потом делающие такие фото, на которых фотогеничная внешность Геннадия Лазаревича смотрелась без каких-либо прикрас, всё уродство натуры этого лицемера выпячивалось сквозь черно-белый кадр. И всем становилось понятно, с какой любовью щёлкали затворы камер с нужного ракурса, как и достаточно было быть в курсе того, чего желал его коллега из другой компании… Да просто, взять и расстрелять из маузера эту личность, которая во время общих совещаний сидела и всё тщательно записывала в свой блокнотик, но ровно через секунду абсолютно всё, без исключения, выветривалось не только из головы этой великой личности.
А молодой сорокалетний Сидоркин Иван Игоревич каждый раз думал про себя, наблюдая за происходящим: «… Господи, да, если он такой имбецил, то обзавёлся бы уже ни одним, а двумя-тремя такими блокнотиками, да и то, вряд ли это поможет ему, ибо у этого известного на всю страну лгуна никогда не было желания что-либо в этой жизни делать, кроме как изображать из себя Остапа Бендера…»
И тут же следом, глядя исподлобья на уже не известно, какой по счёту банан, который Лазаревич ловко обеими руками засовывал себе в рот, а потом быстро и тщательно пережёвывал, чтобы успеть съесть как можно больше, продолжал размышлять, так ничего и, не произнеся вслух:
«… но как все счастливо закончилось у великого комбинатора, тоже всем хорошо известно, и это никакое не утрирование, это правда жизни, как бы кому—то не хотелось в это не верить… Но знает ли об этом Кирхинштейн? Хороший вопрос…»
Ещё с минуту пристально поразглядывав Геннадия Лазаревича, прищурив при этом, почему-то левый, не правый, глаз, по чистому совпадению в соответствии с идеологией того, будто всё же