Моя сказка никем не разгадана,
И тому, кто приблизится к ней,
Станет душно от синего ладана,
От узорных лампадных теней…[10]
Поняла ли что-нибудь её подружка? Вряд ли. Во всяком случае, поправила причёску, ещё раз брезгливо взглянула на книжицу, подвела черту:
– Вот-от. Ты, Серафимушка, в своём репертуаре. А Никанор Иванович хвастал дворцы мне показать.
– Уймись, Глашка!
– Какая я тебе Глашка? Молчала я, молчала, но и меня проняло. Мы же договорились, Августиной буду я зваться на курорте.
– Ну Августиной так Августиной, – спокойнее глянула на подругу Серафима. – Оговорилась в сердцах, не свыкшись. Только хвост-то прикрути. Ишь, расфуфырилась! Ни к чему эти шашни в поезде. Ещё неизвестно, где жить-куковать предстоит, вдруг наши кавалеры поблизости от санатория твоего Никанора окажутся. Всяк бывает, а края здесь чужие, в нашем с тобой случае, подружка, не гоже оступаться, так что держи себя.
– Он обещал свозить в какую-то Ливадию[11] да царские палаты показать. Небылицы рассказывал про Ласточкино гнездо…[12]
– Чего-чего?
– Замок такой над морем, будто на воздухе. Хоть одним глазком взглянуть…
– Насмотришься, потерпи, – буркнула Серафима и задумалась.
– Чую, с тобой увидишь… – с недоверием сквозь зубы процедила Аглая, сунулась к окну, загрустила. – Неизвестно ещё, как встретят. А вдруг от ворот поворот?
– Кавалера тебе подберу, – встрепенулась Серафима и оглядела молодящуюся блондинку, съёжившуюся от тревожных мыслей и мигом утратившую шик. – Ты у меня вон какая красавица! Не продешевлю, генерала, не ниже, тебе сыщу! Их там как грязи!
– Не сглазь! – враз оживилась та и всплеснула руками. – Только б не такого, как наш Никитка!
– Никитка?.. А что Никитка? Это ты комиссара Седова мне припомнила? – так и остолбенела Серафима и вся ощетинилась, будто дикая кошка, готовая к прыжку. – Да мы с тобой, подруга, за ним как за каменной стеной жили! Обе! Нашла кем попрекнуть!
– Какая уж там стена! – вспыхнув, напряглась и Аглая. – Еле ноги от тюрьмы унесли!
– А кто же знал, что он лапу в казну запустит? – Серафима привалилась к стенке спиной, смолкла, обмякнув вся, однако переживания её были недолгими; подвела глазки пальчиком, будто слезу смахнула, просветлела личиком, обняла, прижалась к подружке щекой к щеке. – Не виню его ни в чём, и не судьи мы ему. Крепким мужиком был. Таких сейчас поискать днём с огнём. Сгубила его жалость. Двоих нас ему хотелось содержать. Помнишь, ночами в постели что