Умный у меня Гхири. Все слова понимает. Выскользнул из рук, ручейком влился между кольев изгороди, невидимо промелькнул по земле – и вот уже ползёт по стене, цепляясь крошечными коготками за неровности камня. Я и до пяти дюжин досчитать не успела, как он уже добрался до ростовщичьего окошка, прогрыз в комариной сеточке дырку и исчез во тьме. С моим посланием на шее. То-то сейчас будет радости господину Гиуртизи…
Мне оставалось только ждать.
– Ты? – удивился ростовщик. В лунном свете было видно, как на коже его выступили мурашки, хотя и в льняное покрывало он обернулся, и ночь тёплая стояла.
– Я, Гиуртизи, я, – голос пришлось сделать подобно ирвуйской флейте, на которой в южных землях змеям играют.
– Что надо?
Сразу видно делового человека, времени зря не тратит. Ни к богам о милости воззвать, ни о здоровье моём осведомиться… Или же послание моё слишком сильно шибануло по мозгам.
Тёмной струйкой скользнул по камням мостовой Гхири, забрался мне на плечо. Погладила я плоскую головку – молодец, справился.
– Плохи твои дела, ростовщик, – слова из моих губ сочились не то мёдом, не то ядом. – Звёзды твоей судьбы разошлись, и предстоят тебе страшные испытания. Сам посуди, что скажет наместник Арибу, когда узнает, где и с кем сейчас Наузими, твой любимый сынок… ну, какая разница, что не от богами данной жены, а от северной рабыни? Ничего, со всеми бывает… Но не со всеми ведь бывает, что становятся они правой рукой ночного удальца Тенгарая? Как ты помнишь, наверное, ещё в прошлом году государь наш Уицмирл, да будут милосердны к нему боги Внутреннего Дома, повелел изловить душегуба Тенгарая со всей его шайкой. Глашатаи на площадях орали… И наместник даже рассылал стражников по окрестностям Огхойи… только ничего из этого не вышло, растворились молодцы в ночи, будто предупредил кто…
– Откуда знаешь, ведьма? – взгляд, которым одарил меня Гиуртизи, многого стоил. Всё обещалось мне в этом взгляде – и медленный огонь, и котёл с кипящим маслом, и крысиная яма…
– Потому я и ведьма, что ведаю о делах близких и дальних. И духи мне рассказывают, и птицы, и звёзды… Сегодня спрашивала я Ингрийю, духа восточного ветра… Не о тебе, ростовщик, другое спрашивала, для других людей… больших людей, знатных… Но многое открыл мне Ингрийя – видать, по нраву ему пришлось моё приношение… любит он, когда жгут растёртые в пыль детские косточки…
Было удивительно тихо, даже ночные птицы молчали – так бывает незадолго до рассвета. И цикады притомились, видать. Только суетливое дыхание ростовщика да слабый шелест листвы нарушали лунное безмолвие.
– Так вот, – выдержав жестокую паузу, продолжила я, – попутно выяснилось, что Тенгарай давно уже болен, и всеми делами распоряжается у него молодец Наузими, две дюжины годов ему,