За барной стойкой бармен что-то затирал одной из своих официанток. Он смотрел на нее глазами хищника, знаете, такое бывает, а когда она повернулась, он отшлепал ее – это я хорошо запомнил. Отшлепал так невинно блядь, и немного неловко, как вы сами знаете, обычно бывает, что меня чуть не вывернуло. Та в свою очередь, как ни в чем не бывало, как неприкаянная, отправилась в мою сторону. Ее белый парик отражал миллионы и даже миллиарды ночных огней, биение фар, ручных фонариков, ламп, свечей и всего того что дает свет и гамма-лучи. Груди ее почти не двигались, но я точно почувствовал, как затвердели соски, губы стали замыкаться и размыкаться, словно готовые засосать в пучину огненную, а в глазах заерзали зайчики и миллион, пол тонны искр посыпалось из них. Посыпалось на меня. И я узнал ее. Это чувство мне уже знакомо, «будь оно все нахер проклято», подумал я. Это Джесси Силверстоун. Она выдавала идеальные дальние планы благодаря упругим маленьким грудям и широкому тазу, ну вы видели, наверное. У таких девочек обычно ангельские голоски и Джесси не исключение.
– Привет, Джонни – услышал я из персиковых губ.
Джесси, Джесси, что они с тобой сделали. Не сомневаюсь, что они держат тебя взаперти, кормят мандариновыми корками и персиковыми косточками и никто, никто слышишь, никто из этих остроумных мудозвонов, никто из них даже не догадывается, кто ты есть на самом деле. Они издеваются над тобой Джесси. Беги, Джесси. Беги.
Язык распластался, терся о небо, словно кусок желе. Я хотел опустошиться, хотел, как никогда. Глотка вытащила из желудка кокой-то совершенно «не членораздельный пиздец», по-другому, я и не знаю, как сказать и это, пожалуй, все на что меня хватило. Я дал деру так как будто выбегал из под шлейфа цунами высотой с фонарные столбы. Джесси, подумал я. И развернулся на триста шестьдесят градусов. На лице моем скривилась гримаса; зубы блестели от нерачительно идиотской лыбы, которую я из себя выдавил,