Но кайф, к сожалению, не вечен. Звякнул Зинулин сучий будильник. Очень было жалко выходить от голоса Жоржетты, из виртуалки – опять в реалку.
Лежу и молчу, как обворованный командировочный на вокзале. Слышу: «Извини, Степ, очень мне, поверь, грустно, но время истекло. Добавляю десять минут на духовность случившегося. Клянусь, ты меня немного вывел из реанимации, ровно год будешь моим единственным клиентом… о’кей? Потом мы с тобой скопим первоначальный капитал… откроем загородное дело с приличными девушками, которым необходимы бабки для учебы на журналисток и интимных помощниц депутатов Госдумы… а уж потом возникнет в нашей койке всамделишный коммунизм – не то что у этих идиотов… купим агентство по продаже всякого туризма… с уверенностью в затрашнем дне начну рожать детей тебе или какому-нибудь иномужу, если ты меня кинешь по-флотски… я тебя, Степ, очень люблю и тем более желаю».
Все это женское непостоянство и беспринципность сопровождалось у нас распивом шампанского, включая типично мопассановское перекладывание своими губками малинового монпансье в мой мудацкий раскрытый хавальник – иначе не скажешь.
От более подробного описания дальнейших общих наших действий и каскада полученных удовольствий воздерживаюсь принципиально. Могу только сказать, что поутрянке я не то что не кинул Зинулю на полтора стольника баксов, но щедро отслюнявил на чай. Двинуть фуфло Жоржетте, даже если она вторая твоя половина, – это вообще западло для воина и мужа.
Но целый день мучала меня мысль, что платная любовь есть масть натуральной проституции и, выходит дело, измена законному мужу не с другом дома, а с ним самим. С другой стороны, себе противоречу, разве словили бы мы, особенно она, классный кайф без перехода такового на рельсу свободного рынка? Видимо, так и прозябали бы до конца света в безнадежной холодрыге не только мои с Зинулей эрогенные зоны, но и Средняя полоса, и Черноземье, и вся остальная Евразия.
Перед работой иду в смятении чувств и мыслей в пивной бар «Где раки зимуют». Продолжаю там рассуждать, что если б не Ельцин, Чубайс и другое обширное черномордие, то с равнодушно хладнокровным телом супруги всю свою жизнь бился бы я в койке как рыба об лед. Одиноко торчу, и торчу в пивной. С одной стороны, хотелось бы по-мужски побахвалиться перед кем-нибудь, с другой – немыслимо стыдно. Это же несмываемый позорище: из заначки на иномарку муж платит жене за то, что, вполне дорожа любовью, она обязана совершать без копейки, и к тому же воя на луну от общетелесного экстаза.
Выжрав контрольную кружку «жигулей», канаю в растройстве чувств и мыслей на службу в ночной клуб-ресторан «Садко – богатый гость». Там