Когда мать была жива, это был своего рода ритуал: открыть коробку, посмотреть, что там внутри, и вместе перечитать письма.
У Бьянки были даже любимые, и она то и дело просила маму прочесть их вслух.
Она снова смотрит на фотографию: маленький белый дом с белеными стенами и бугенвиллия, оплетающая тростниковый навес; на переднем плане – Амалия и Жером в обнимку, оба босиком, она – в белом топе, который, кажется, связан крючком, и длинной юбке до пят; он – в льняных брюках и с обнаженным торсом; на заднем плане – синее небо, сливающееся с морем цвета кобальта.
От этих цветов, этого света, этих наполненных любовью слов у Бьянки будто наступает прозрение. Ей нужно примириться с собой, превозмочь тот комок злости и разочарования внутри, но в этот самый момент она понимает, что, оставшись здесь, не сможет этого сделать. Нужно уехать. Прямо сейчас. Бросить все – все равно у нее ничего не осталось. Себа сровнял с землей их будущее; как знать, сколько это продолжалось; не осталось ничего, во что она верила, а может, и сама их связь давно дала трещину, с тех пор как они перестали нормально общаться – сначала телами, потом взглядами и наконец – словами. Должно быть, в их отношения верила она одна – теперь она это понимает, в уютном одиночестве этого дома, разглядывая фотографии, которым столько же лет, сколько и ей самой.
Душевные раны, если их принять, не столь тяжелы; а она позволила им разрастись, и они прорвались, когда уже было поздно их лечить. Но теперь – решено. Ей нужно оставить всё и всех, пора открыть глаза, взяться за себя и вспомнить о своих мечтах.
Внутри ее – странное чувство. Она не оплакивает свои отношения с Себой – скорее, проводит обряд крещения. Она внезапно поняла то, в чем так долго не хотела себе признаваться: она уже давно живет не своей жизнью, даже танцы не радуют ее, не приносят того удовлетворения, что вначале. «Может быть, – думает она, – подобные землетрясения нужны как раз для того, чтобы понять, кто ты и кем не хочешь быть».
Она встает с кровати и, зажав в руке письмо, идет из родительской спальни в маленькую комнатку, где прожила двадцать лет. Здесь все как прежде: одноместная кровать с кованой спинкой, шкаф в венецианском стиле, письменный стол с пластмассовым глобусом с подсветкой, ее первые пуанты, подвешенные на стену розовым атласным бантиком.
Она открывает шкаф: внутри – несколько платьев, оставшихся еще со времен, когда она была подростком. Она берет две выцветшие футболки – размер все еще ей подходит – и белую кружевную юбку матери, которую надевала пару раз на летние вечеринки в лицее. Затем достает из кармана джегинсов телефон и пишет Диане в Ватсапп:
«Родная, я уезжаю. Мне нужно немного побыть одной, но ты не волнуйся, я в порядке. Спасибо. Ты заставила меня сделать то, что нужно было сделать. Обнимаю:***».
Отправляет и выключает телефон.
Затем складывает те несколько вещей в кожаный рюкзак, найденный в недрах