Но ах, жалеть ли мне о ней?
Восход моей зари ты скорбью омрачила,
И скрылась от меня,
Как кроется от глаз предвестник бурна дня,
В туманных облаках померкшее светило!
Но блеск отрадных дней твоих
Еще прельщенное воображенье ловит.
Кто знает, что судьба в грядущем нам готовит?
Здесь мы слышим тот же вопрос к вечности и желание заглянуть в беспредельное, что и у Ленского. Поэзия как способ мышления, как осознание «истины живой», способна прокладывать путь в запредельное – это и есть то «чудо» сознания, о котором «подозревал» Ленский.
Образ потусторонности как «лона тишины», где «всё говорит …на языке души», мерцал в сознании и памяти Ленского и виделся ему с позиций литературного опыта его поколения.
Желая дать портрет своего героя как элегического поэта, Пушкин, несомненно, использовал и собственные произведения, такие, например, как «Гроб юноши» или «Умолкну скоро я». У других поэтов, как мы видели, он также многое что заимствовал, иногда сознательно, иногда бессознательно. Глубоким мистическим переживанием проникнуто пушкинское стихотворение «Я видел смерть…» (подражание одной из элегий Парни), в котором перед героем раскрылась дверь вечности:
Я видел смерть; она в молчаньи села
У мирного порогу моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув, охладела…
Покину скоро я друзей…
Стихотворение воспроизводит пушкинскую образность дома с его «мирным порогом» и «дверью», противопоставленные окружающему ландшафту – потустороннему и запредельному – «вне дома». Мы видим здесь у Пушкина целую цепочку ассоциаций, имеющих прямое отношение к теме потусторонности. Представление о неединственности основной реальности складывается из пушкинской художественной антиномии: «мирный порог» – «дверь гроба». «Гроб» противопоставлено слову «дом» и употребленное Пушкиным в значении некоего мистического дома и потустороннего пространства вообще. «Дверь» здесь явно ведёт к иным формам существования.
В метафизическом языке Пушкина мы не раз можем встретить слово гроб/гробы в данном значении, например, в выражении «грóба тайны роковые», т. е. роковые тайны запредельного пространства (вселенной), а также оно встречается в эпиграфе к «Гробовщику» – «не зрим ли каждый день гробов, седин дряхлеющей вселенной», взятому Пушкиным из Державина, которое расширяется здесь до понятия «мир» как дом бытия – «уходящий мир» – «постаревшие миры вселенной».
В этом же ряду стоят и другие метафоры стихотворения Пушкина «Я видел смерть…»: например, «темная стезя над бездной» как образ некой дороги в незнакомое пространство. Другой мотив, который здесь звучит, также связанный с темой потусторонности, – это мотив шагов, оставленных «следов» – как намек на явное существование потусторонности, куда уходит душа, оставляя лишь лёгкие «следы», которые стремительно быстро исчезают в мире реальности:
И жизни